занимались любовью, стирая вкус поцелуев с губ красным вином и крупным, подернутым влажной изморозью виноградом.
Вконец забуревший Ангел-Вредитель сидел на шкафу, свесив вниз пухлые голые ноги и лениво ковырялся зубочисткой во рту.
— Может, оставим его насовсем? — внес он неожиданное предложение, огласив комнату благородной отрыжкой. — Он мне нравится, а его плов еще больше!
— Мне он тоже нравится, — грустно кивнула я, — но мы не можем его оставить — он же не кот Борис из рекламы «Китекета», которому нужен лишь сортир с наполнителем и миска сухого корма!
Единственное, что могло в те дни разлучить нас с южным гостем — его многочисленные родственники. Родные и двоюродные сестры, живущие в Питере, бесконечно звонили на его сотовый, наперебой приглашая в гости, и тот был вынужден, с трудом размыкая наши любовные объятия, отправляться на очередное застолье, неизменно возвращаясь с пакетом угощений и домашних пирогов. Я ощущала себя Карлсоном, запертым на кондитерской фабрике! Нет, я не влюбилась — прекрасно понимая, чем отличается демо-версия от конечного продукта, я давно уже не путала туризм с эмиграцией. Но именно в эти дни в моей голове родилась крамольная мысль: а может, я такая же, как все женщины? И так же создана для семейной жизни, сопливых и любимых детишек, для семейного мини-вэна и веселой собаки с гордым именем голден- ретривер, для борщей и макарон, и вкусно пахнущих после стирки рубашек? Просто не встретился мне на пути тот человек, который принял бы меня такой, какая я есть, не разбудил дремлющие глубоко внутри инстинкты, для которого мне отчаянно захотелось бы купить красивую фарфоровую посуду и обновить фартук? Я отгоняла от себя эти глупые сентиментальные мысли, но стоило мне сесть за обеденный стол, над которым колдовал Борис, чокнуться с ним бокалом кроваво-красного вина и легко коснуться губами его губ, как волна чувств снова захлестывала меня: почему? Почему я всю жизнь вынуждена воровать у судьбы моменты счастья, как соседские яблоки и срывать запретные поцелуи, так и не насладившись вдоволь слишком краткими моментами любви?
— Тебе нужно поменять свою жизнь, — однажды сказал мне Борис, когда мы лежали в темноте, обнявшись, уставшие от очередного сексуального марафона. — Надо выйти замуж за хорошего человека, родить детей, поселиться в загородном доме и купить новую посуду!
— Это напоминает мне цитату из поваренной книги Елены Молоховец: «Если к вам пришли гости, а у вас ничего нет, — пошлите человека в погреб — пусть принесет муки, яиц, фунт масла, два фунта ветчины…» Думаешь, толпы владельцев загородной недвижимости, сбиваясь в боевые отряды, атакует мою квартиру на предмет получения руки и сердца? А я гордо отказываюсь и выкидываю в окно очередной подаренное жемчужное ожерелье?
— Должно быть именно так! — взволнованно произнес Борис.
— Ну в общем так и есть… — согласилась я, решив не дискредитировать свой светлый образ в глазах рыцаря Дон Кихота.
Однако дни любви закончились: две недели пролетели, как один день, и я с тяжелым сердцем побрела на кухню, чтобы совершить славный подвиг во славу своего героя: зажарить в духовке курицу-гриль и отварить три яйца всмятку. Щедро окропив слезами убиенную птицу, я засунула лимон в ее безжалостно выпотрошенную тушку и закинула на противень, представляя, как мой любовник станет есть жирную куриную ножку, вспоминая обо мне. Несмотря на протесты Бориса, я все же настояла на том, чтобы проводить его вокзал — как же можно лишить себя возможности в последний раз помахать платочком вслед уходящему поезду, уносящему от меня моего лучшего любовника? За день до расставания Борис сделал мне романтический подарок — серьги в форме сердечка, и сказал, нежно взяв меня за руки:
— Кусочек своего сердца я навсегда оставлю здесь, с тобой.
Если бы в тот момент над нами висел кинооператор, то мы вполне могли претендовать на «Оскара», ну или — в крайнем случае — на новую кинокамеру в программе «Сам себе режиссер». Я торжественно поклялась хранить сережки всю жизнь и непременно унести с собой в могилу.
На вокзале возле вагона нас нетерпеливо ожидали три толстые блондинки, расплывшиеся в лучезарных улыбках при виде Бориса. В руках они держали пакеты, в которых явно различались контуры жареных куриц и вареных яиц, у всех троих были усталые, но счастливые лица.
— Родственницы? — проницательно догадалась я.
— Да, сестры… — рассеянно ответил южный гость, принимая подношения блондинок. Из какого-то пакета выпала мармеладка.
Борис долго и страстно целовал «сестер» в алые губы, похлопывал их по мягким задам и обещал приехать еще. Когда очередь дошла до меня, я не придумала ничего лучшего, чем задать давно мучивший меня вопрос:
— Скажи, а почему тебя зовут Борис? Это же русское имя.
— На самом деле меня зовут Боюкага — «большой барин», — смеясь, ответил он и запрыгнул в вагон.
На перроне, обнявшись, в голос рыдали толстые блондинки, и золотые сердечки в их мясистых ушах издевательски блестели на солнце.
— Барин уехал!.. С большим… — всхлипнул Ангел и помахал вслед отъезжающему поезду помятым крылом.
По дороге домой я сняла серьги и сунула в руку удивленной бабушке, просящей милостыню у метро. Зачем мне кусочек сердца, распиленного на сотни обломков, щедро раздаренных всем принцессам нашего королевства? Нет, мне нужно целое!..
Глава 18
Дубина Джонсона.
Письмо:
Валерон, 24
Наступил сентябрь — теплый и светлый, и ничто не предвещало скорую зиму, напротив: деревья стояли зеленые, ярко светило солнце и разве что наскоро расставленные по городу лотки с арбузами напоминали о закате лета. Я, мужественно вырывая себя из объятий компьютера, много гуляла по городу, посещая какие-то музеи и забегая по дороге в вездесущие японские кафешки, дразнящие заманчивыми скидками. По вечерам я лениво тыкала пальцем в клавиатуру, описывая наши с Андреем приключения в Таиланде, но большого желания писать не было, как и вообще сидеть в душной квартире. Пришлось сделать еще пару вылазок на Лилькину дачу, впрочем, надолго не задержавшись: мне казалось, что я везде лишняя — лишняя в радостной и гармоничной жизни Лильки и Ромы и в холодном великосветском спектакле «наша счастливая семья» Юльки и Вадима. Меня мучили тревожные сны и непонятное томление: хотелось идти туда, не знаю куда и искать то, не знаю что. Именно в таком настроении застал меня телефонный звонок от Андрея.
- Привет, как дела? — спросил он, будто мы и не расставались на несколько месяцев. — Может, сходим куда-нибудь опрокинем по стаканчику и расскажем друг другу последние новости? Что ты предпочитаешь в это время суток?
- Хотела было сказать Арманьяк Маркиз де Ливри 1959 года, но передумала, — весело ответила я. — Как насчёт «Балтики» «девятки»?
- Хм, «Балтики»? — задумчиво переспросил Андрей, — Эдак, глядишь, и шавермы потребуешь!
- Тебе не по карману такая дорогая девушка? — засмеялась я. — Ладно, обещаю обойтись сухариками со вкусом хрена.
Обменявшись ритуальными остротами, мы договорились провести вечер в Ирландском пабе на Марата. Всю дорогу я не могла понять, какие чувства вызывает во мне предстоящая встреча, и лишь спустившись в подвал, наполненный пивными бочонками и кавалькадой ярких бутылок на зеркальной полке и увидев Андрея за столиком в углу, я поняла, что безумно рада его видеть! Андрей сидел загорелый,
