в незнакомых людей в неизвестном городе, и мне это определенно нравилось.
Когда столь долгожданная ясность сознания все-таки появилась, я увидел в аллее молодого человека, лежащей» на земле.
Он стрелял из «АК-47». Автомат прыгал в его руках. Человек казался мне очень маленьким, хотя он был от меня на расстоянии меньше чем тридцать метров. Я бросил в его сторону гранату, она взорвалась, ударившись о стену прямо над его головой. Я видел, как молодой человек ткнулся в землю вслед за своим автоматом. Теперь я бросал гранаты в окна и открытые двери.
В конце концов мы прорвались через ворота, добрались до развилки с автострадой-7 и помчались со скоростью пятьдесят миль в час. На юге, выстроившись у дороги елочкой, расположились танки ПБГ-1. Ряды спешившихся морских пехотинцев, притаившихся у обочины, смотрели на нас, не веря в то, что нам удалось на наших «Хаммерах» выбраться из города. Кольберт, ехавший слишком быстро, не успел вовремя повернуть на автостраду, и его машина запрыгала по насыпи на внешнем обводе поворота. За спиной еще проносились пули, нам нужно было уезжать, чтобы между ними и нами возникла безопасная дистанция.
Кольберт вывернул руль и выскочил на подсушенную корку грязи на обочине. В тумане виднелась верхняя граница леса, до опушки оставалась миля через открытое поле. В тактическом плане вопросов не было, все просто: стреляй, передвигайся, сообщай о своих решениях.
Мы решили, что оторвались. И вдруг все превратилось в ад.
Корка грязи отвратительным скрипом затрещала под «Хаммером» Кольберта, нагруженным оружием и боеприпасами, и машина до корпуса увязла в смоле. Поле было «собкой» — этакое большое крем-брюле, хорошо утоптанное на верхушке, но внутри жидкое и глубокое. Нас всех инструктировали по поводу этих иракских «собок», но увидели и реально почувствовали одну из них мы только сейчас. Теперь мы завязли в одном дерьме и подвергались обстрелу другого.
Патрик пополз вперед, к краю «собки» и накинул крючок на фар коп «Хаммера». Руди включил заднюю передачу, машина напряженно взревела, но не сдвинулась ни на дюйм. Бесполезно. Нужно что-то помощнее.
Я связался по рации с батальоном и запросил «Гудренч», команду механической поддержки.
Через пять минут после моей просьбы о помощи показался штаб-сержант Бринке на своей дайте- мне-пятитонный-армейский-грузовик со стреляющим глушителем, ему было наплевать на пули, посылаемые вдогонку. Он пришвартовался рядом с насыпью, рядом со Штайнторфом, продолжающим палить из пулемета в сторону наших неприятелей. Выпрыгнув из кабины, Бринке с ухмылкой произнес: «Как дела, сэр? Что случилось?» Адреналин бил в мозги, я с трудом мог говорить и не мог понять, признаком героизма или идиотизма было его веселое настроение. Со временем я пойму, что это самый действенный способ справиться со всем на свете.
Бринке окинул «Хаммер» профессиональным взглядом и пробурчал несколько указаний своим морским пехотинцам в грузовике. Они посыпались наружу и быстро прикрепили цепь. Рывок, треск и «Хаммер» Кольберта выпрыгнул из «собки». Мы были готовы двинуться дальше.
Наконец мы увидели наш батальон, собравшийся в круг на поле рядом с автострадой, и поспешили занять свое место в периметре.
Остановились, Уинн заглушил мотор, из машины выходить никто не собирался. Несколько минут сидели молча, потом повернулись и посмотрели друг на друга. Бледный Уинн выдавил из себя улыбку, и мы оба засмеялись. Смех был неестественным.
Уинн заговорил охрипшим голосом:
— Вот дерьмо, да? С ума можно сойти.
— Нас чуть не поимели. — Я посмотрел на карту. — Эль-Гарраф. Название этого города Эль- Гарраф.
Я шел и то тут, то там слышал обрывки историй, которые, наверное, рассказывали уже по десятому кругу.
— Ну вот, Дарнольд едет по этому хренову городу, снаряды жужжат со всех сторон, и вдруг его рука соскальзывает с руля. Он орет: «В меня попали!» — и сержант Кочер наклоняется посмотреть. Точно, из предплечья хлещет кровь. Ну, Кочер, тот еще чувак, затягивает выше раны жгут и говорит: «Ты в порядке, поехали дальше». Дарнольд заводит машину и едет, и вот мы здесь, со всеми остальными. Черт возьми.
На секунду я остановился и посмотрел на первого, раненного в бою солдата Первого разведывательного батальона. На его предплечье была маленькая красная дырка — место, куда попала пуля и где она до сих пор находится.
Выяснив в штаб-квартире роты, что у капитана нет для меня дальнейших инструкций — только устроиться здесь на ночь и быть готовыми утром выдвинуться дальше, — я вернулся к своему взводу. Мои морские пехотинцы уже организовали окопы.
И конечно же рассказывали друг другу истории. Каждое сражение потом еще столько раз перемалывается… А если бы мы сделали так… А если бы поехали туда… Иногда это обсуждение происходит спокойно, иногда шумно, иногда со смехом, иногда со слезами. Это очень важно — рассказывать и пересказывать обо всем произошедшем. У взводов коллективная память. Они учатся и метаются. Учатся, в большинстве своем, не во время боя, а после него.
Но кое-что в пересказах меня и нервировало. Доверие в моем понимании — это опора нашего душевного равновесия. Однажды в колледже я отправился на катание на лыжах по ровной местности. В метель. В лесу, под деревьями, все было ничего. Но когда я пересекал открытую поляну, снежный покров на земле переходил в снег, падающий с неба. Не было горизонта, не было восприятия глубины, и я терял пространственную ориентировку. Ветви, торчащие из снега рядом с ногами, выглядели точно так же, как другие лыжники, находящиеся в сотнях ярдов от мета. Кружилась голова, пришлось сесть.
Бой — это одна из форм потери пространственной ориентировки, но никто не готовил меня к тому, что я буду подвергать сомнению свои собственные ощущения.
Удача на поле боя базировалась на своевременной инициативе, лежащей в основе всего фундамента работы пехотинцев. Репутация морской пехоты была основана на творческих способностях и индивидуальной импровизации, но горе молодому лейтенанту, который забудет о фундаменте. Если фундамент есть, то остальное приложится.
Штайнторф показал мне длинную рваную дыру в материи рюкзака фирмы «North Face», дырку сделала пуля от «АК-47», а рюкзак находился в дюйме от его тела.
Прострелили и «Хаммер» Кольберта. Мы обнаружили в нем двадцать два пулевых отверстия, включая шесть в двери рядом с местом Эвана Райта. Когда я подошел, он смотрел на них с благоговейным страхом.
Как ты, Эван? — Я был наполовину уверен, он ответит, что уже обладает достаточным количеством информации для написания рассказа и захочет улететь на первом же вертолете.
— Впечатлен, — ответил он. — Впечатлен как никогда в своей жизни.
Эспера обнял его за плечи:
— Но он остается с нами. Он у нас крепкий перец.
Опустилась ночь, поднялся ветер. Звук грома смешивался с громыханием взрывов вдалеке, а молния в небе чередовалась со вспышками артиллерийских снарядов. Мы с Уинном прятались в кабине, слушали новости по радио и уплетали наш первый за день паек. Я понял, что был голоден как волк.
— О чем ты думаешь? — спросил я Уинна.
— После Насирии и того городка, где нас обстреляли, для меня стала ясна иракская стратегия. Они не будут трогать нас на открытом пространстве, потому что здесь мы вытряхнем из них все дерьмо. Они дождутся, когда мы войдем в черту города, и будут брать нас измором. Если мы начнем стрелять в ответ и раним мирных граждан, они расскажут об этом всему миру, и мы будем выглядеть как последние головорезы.
Я посмотрел на карту, ведя пальцем по автостраде-7 от Насирии до Эль-Гаррафа. Потом пошел дальше, на север, по предполагаемому маршруту. Ан-Наср, Аш-Шатра, Ар-Рифа, Квалат-Суккар, Эль-Хай, Эль-Кут — цепь городов, простирающихся до реки Тигр. На севере от Тигра находится Багдад, самый большой город.
