помощью внешних перемен и узкоэтических регламентации. Моральное обновление достигается лишь в вере. В религии человек обретает то, чего нет ни в каком
109
человеческом знании, - надежду на бессмертие. Без нее в людях иссякла бы не только любовь, но и всякое стремление продолжать земное существование. Отнимите у них веру в бессмертие, и 'тогда ничего уже не будет безнравственного, все будет позволено, даже антропофагия'. Лишь сознание, что человека и после смерти ждет новое рождение, вселяет в него чувство вины и ответственности за всех и все в мире. А это и есть смысл жизни, без которого нет счастья.
Источник бессмертия человека, его высочайший идеал - Христос. Достоевский считал, что 'образец нравственности', завещанный Христом, служит мерилом различения добра и зла, вселяя уверенность в будущее блаженство всех народов, в торжество гармонии и правды. В нем он видел воплощение того 'всечеловека', какими должны были стать все люди.
В произведениях Достоевского не приходится искать 'новое откровение, видеть в его героях пророков новой, обновляющей мир религии' [
Но именно поэтому ему удалось с особенной силой обнажить вопрос о смысле жизни, который он решал не на путях рефлексии, а инстинкта. Достоевский не говорил, как надо жить человеку, а показывал, почему он живет так, а не иначе. Он заставлял понять необходимость внутреннего обновления, перехода из состояния физиологического в нравственное. Смысл жизни состоит в одном - обретение человеком самого себя, а через это - приобщение ко всему человечеству. И если Достоевский считал, что русский человек более, чем кто-либо другой, способен к нравственному совершенству, то прежде всего имел в виду широту и многосторонность его таланта, делающего его близким и арабу, и немцу, и англичанину. Он может легче и быстрее их стать 'всечеловеком', раньше их 'изречь слово примирения, указать исход европейской тоске'. Так проблема смысла жизни отдельного человека перерастала у Достоевского в проблему исторического призвания народа. Утверждалось новое видение истории, впервые открывавшее перед русской философией перспективы национального развития.
б)
110
блаженство, но дающей блаженство на земле'. Это запись из его дневника от 5 марта 1855 г. С тех пор он неутомимо трудился над воплощением своего замысла. Свое 'новое жизнепонимание' Толстой раскрыл в многочисленных сочинениях: 'Исповедь' (1879), 'Критика догматического богословия' (1880), 'В чем моя вера' (1884), 'Религия и нравственность' (1894), 'Христианское учение' (1897) и др. Сюда же относится его знаменитый 'Ответ на определение Синода' (1901), в котором он излагал мотивы своего отречения от православной церкви.
'Камень веры' толстовства - принцип непротивления злу насилием, возводимый им еще к системам конфуцианства, буддизма и даосизма. Христианство лишь 'внесло в учение любви учение применения его: непротивление'. 'Христу незачем было бы приходить, - писал Толстой, - если бы он не научил людей любить ненавидящих, делающих нам зло, - не научил не противиться злу злом'. Для этого ему вовсе не требовалось быть Богом; 'путь жизни и притом не новый' дан в учении 'человека Христа', которого 'понимать Богом и которому молиться' Толстой считал 'величайшим кощунством'. В этом отношений его христология представляла собой типичное арианство6 и примыкала к давней традиции русских антитринитариев XVI-XVII вв. (Феодосий Косой, Дмитрий Тверитинов и др.).
Главную вину за то, что этика непротивления осталась непонятой современным человеком, Толстой возлагал на церковь. Согласно его воззрениям, христианство, как всякая религиозная доктрина, объединяет два разноплановых аспекта: во-первых, 'много говорит о том, как надо жить каждому отдельно и всем вместе', т.е. содержит этическое учение; во-вторых, объясняет, 'почему людям надо жить именно так, а не иначе', следовательно, включает в себя метафизические принципы. Религиозная этика и метафизика неразрывно связаны между собой и их невозможно обособить без вреда для самой религии.
Толстой считал, что церковь этого не поняла. Еще в период вселенских соборов она предала забвению этику Евангелия, перенеся центр тяжести на одну метафизическую сторону. В результате оказалось возможным признать и освятить рабство, суды и все те власти, которые были и есть, - словом, все то, что стоит в противоречии с христианским учением о жизни. Последнее полностью эмансипировалось от церкви и установилось независимо от нее. У церкви не осталось ничего, кроме 'храмов, икон, парчи и слов'. Она уклонилась от человека, который всецело предоставлен самому себе. Человеку остается лишь уповать на успехи знаний, но образ жизни, формируемый наукой, не выходит за рамки внешнего благополучия. Он лишен нравственной опоры, которая дается только религией, вытекает из религиозного отношения к миру. Религию не могут заменить ни метафизика, ни наука. В этом Толстого убеждал весь опыт новейшей философии. 'За исключением Спинозы, - писал он, - исходящего в своей философии из
111
религиозных - несмотря на то, что он не числился христианином, - истинно христианских основ, и гениального Канта, прямо поставившего свою этику независимо от своей метафизики, все остальные философы, даже и блестящий Шопенгауэр, очевидно придумывают искусственную связь между своей этикой и своей метафизикой'. Религия тем и универсальна, что указывает направление всякой умственной работы. В ней человек обретает смысл жизни. Человек без религии, резюмировал Толстой, 'так же невозможен, как человек без сердца. Он может не знать, что у него есть религия, как может человек не знать того, что у него есть сердце; но как без религии, так и без сердца человек не может существовать'.
