Между наполовину раздвинутыми шторами в комнату лился утренний свет. На фотографиях, висящих на стенах, Алли увидела улыбающегося мальчика — она сразу узнала его, хотя он и выглядел гораздо моложе. Чистый, без пылинки письменный стол, на котором стояло в ряд несколько книг, с обеих сторон подпёртых специальными мраморными подставками: «Над пропастью во ржи», «Игра Эндера» и все три тома «Властелина колец». Всё в помещении говорило о том, что оно принадлежало нормальному, обычному мальчику — до того, как этот мальчик стал тем, чем стал.
Алли продолжала скользить взглядом по комнате. Постеры рок-групп на стене. На полках — спортивные призы. Алли направляла свой взгляд куда угодно, только не в центр комнаты. Но в конце концов больше смотреть стало не на что, и она сосредоточилась на капельнице с молочно-белой жидкостью. Затем провела глазами по тонкому шлангу, выходящему из капельницы и заканчивавшемуся иглой, введённой в руку на сгибе локтя. Кисть этой самой руки загибалась внутрь, а пальцы скрючились, полностью атрофировавшись за годы бездействия. Только теперь Алли набралась мужества, затаила дыхание, подняла глаза на лицо лежащего...
...и ахнула.
На постели лежал человек с кожей землистого цвета, с провалившимися щеками. Не юноша, а мужчина. Лицо покрывала четырёх-пятидневная щетина — видимо, регулярное бритьё в число приоритетов при сложившихся обстоятельствах не входило. Узкие губы, рот чуть приоткрыт, а волосы над бледным лбом уже начали редеть.
Алли решила было, что произошла ошибка, это не может быть Милос... и всё же она знала, что это он. В Междумире Милос оставался неизменно шестнадцатилетним, тогда как его тело старилось. Он лежал в коме одиннадцать лет. Ему уже перевалило за двадцать семь.
Она отвела глаза и нечаянно увидела своё отражение в зеркале. То есть, не своё. Это было отражение женщины, тело которой она украла. Женщины, чей сын лежал сейчас перед ней на кровати.
Алли взглянула на пакет, который держала в руках, и, испугавшись, что передумает, резко разорвала упаковку и вынула шприц.
Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал ей, что однажды она совершит преднамеренное, обдуманное убийство, она бы не поверила. Алли привела бы множество доводов, почему она абсолютно неспособна на такое страшное преступление, уверила бы, что в любой ситуации сумеет найти другой, лучший способ уладить дело. Как же она была наивна и самонадеянна, полагая, что суровые законы необходимости и немыслимые обстоятельства над нею не властны! Алли могла сколько угодно твердить себе, что совершает акт милосердия, но в глубине души она знала, что лжёт самой себе. Она совершает диверсию. Террористический акт. Ни много ни мало политическое убийство.
«Если я это сделаю, — говорила себе Алли, — то буду ничуть не лучше, чем Мэри. Ниже пасть невозможно. После этого я стану хладнокровным убийцей и с этим уже ничего не поделаешь».
Так что вопрос стоял так: способна ли Алли Джонсон пожертвовать всем тем, что осталось от её чистоты и невинности, ради спасения живого мира?
Ответ пришёл к ней, вернее, нахлынул на неё, словно в глубине души Алли забил родник отваги:
«Ради спасения живого мира я пожертвую всем — и собой, и тем, во что верю. Всем».
И с глазами, полными слёз, она сняла со шприца колпачок, нащупала вену на руке Милоса и впрыснула мощную дозу яда в его увядающее тело.
Миссис Милославски открыла глаза и увидела склонившуюся над ней девушку из FedEx.
— Что с вами, мэм? — спросила девушка.
Миссис Милославски обнаружила, что лежит на диване и совершенно не помнит, как она сюда попала. Женщина села, чувствуя слабость и головокружение.
— Что случилось? — спросила она. — Я потеряла сознание?
— Ничего, — заверила девушка. — Думаю, беспокоиться не о чем. — Она еле заметно улыбнулась миссис Милославски и подала стакан воды. Та выпила, держа стакан в дрожащей руке. — Вам надо бы отдохнуть. — Девушка пожала плечо пожилой женщины — немного слишком крепко и немного слишком долго. — Мне надо идти.
— Посылка... — прошептала миссис Милославски.
— Вон она, на столе. Расписываться не надо.
С этими словами девушка ушла, тихонько притворив за собой дверь.
Наконец миссис Милославски набралась сил и смогла встать. Первым делом она направилась к посылке — та была открыта. «Когда это я открыла её? — подумала она. — Наверно, ещё до того, как упала в обморок, вот что».
В посылке была русская матрёшка. Её знакомая форма — кукла походила на кеглю, только пошире и поприземистей — и ярко раскрашенная поверхность вызвали у женщины улыбку. С такой же немудрёной деревянной игрушкой она играла, когда была маленькой. Она напомнила миссис Милославски о временах, когда всё было легко и просто. Матрёшка была всё же не совсем традиционной: она изображала старого- престарого человека, а каждая кукла под ней становилась всё моложе, пока в самом конце не обнаружился деревянный младенец длиной не больше мизинца миссис Милославски. При подарке не было открытки, обратного адреса тоже нигде не значилось, так что узнать, от кого он, было решительно невозможно. Однако мать точно знала, где ей поместить игрушку.
Она направилась в спальню сына и поставила все шесть кукол в ряд на столе. Полюбовалась яркими цветами и искусностью, с которой были сработаны лакированные фигурки. Затем повернулась к постели сына... и изменилась в лице.
Она сразу всё поняла, даже не подходя к нему и не трогая его. Ей не понадобилось подносить к его губам зеркало.
Она села на стул у его кровати, обняла себя руками и начала раскачиваться, рыдая и повторяя его имя. Из её груди вырывались стоны, стоны такой скорби, какой она ещё никогда в жизни не испытывала. И всё же где-то глубоко-глубоко в её душе жила тайная благодарность за то, что после всех долгих лет ей наконец позволено плакать.
Глава 37
Всё случилось в один миг. Только что Милос сидел в теле человека и собирался взорвать центральный газовый коллектор, а в следующее мгновение он стоял на полу и медленно проваливался сквозь него.
Что-то изменилось.
Он сразу почувствовал это — внезапную лёгкость, мгновенное разъединение связи. Живой мир, который всегда выглядел туманным и нечётким, расплылся ещё больше, словно Милос стал на шаг дальше от него. Юноша запаниковал. К нему пришло ощущение невосполнимой потери — ощущение, которое он затруднялся определить словами. Он отогнал от себя страшную догадку, отказываясь даже думать о том, что означает это ощущение, и снова попытался скинджекить инженера. Но... он прошёл через тело человека без малейшей задержки. Милос не чувствовал плоти, не мог услышать ни единой мысли своего бывшего хозяина.
— Нет!
Он прыгал снова и снова, но это было всё равно что пробовать вселиться в тень. Наконец, Джил и Лосяра счистились со своих тушек и уставились на него.
— Что это с тобой? — спросила Джил.
— Ничего! — рявкнул Милос. — Продолжайте выполнять задание!
Но ни тот, ни другая не двинулись с места. Теперь и остальные скинджекеры начали выходить из своих носителей, пытаясь сообразить, что, собственно, происходит. Милос оказался в центре всеобщего
