ящик с картофелем.
– Вась, ты? – раздалось из глубины. – До Совка, чертова мать, не могу дозвониться! Занято, к свиньям!
– Совок – это кто? – спросил я, заглядывая на кухню.
Медно-рыжий, с веснушками на добродушном лице юноша не старше моего сопровождающего сидел за столом и накручивал телефонный диск. Он вопросительно посмотрел на вошедшего следом Васю.
– Из РУБОПа! – поспешил объявить его напарник, трогая шею.
– Это Совков! Наш отделенный! – Рыжий встал и опустил руки по швам. – Лейтенант! Дверь-то нараспах была, когда я пришел! Может, взлом?!
– Разберемся. – Я закурил и кивнул все еще бледному водителю. – Ты, Василий, присаживайся! Не обессудь, что помял тебя! Сам знаешь, какая обстановка в городе! Выборы скоро!
Вася посмотрел на меня с пониманием и присел на уголок табуретки.
– А вы, товарищ… – обратился я к рыжему.
– Заяц! – отрапортовал тот, вытягиваясь. – Младший сержант!
– Вы, товарищ Заяц, вольно и звоните куда вы там дозванивались. – Я зажег газовую конфорку и налил в чайник воды из-под крана. – Чаю хочешь, Василий?!
Тот вздрогнул и отказался.
После серии безуспешных попыток сержант попал наконец в отделение.
– Это Заяц, господин лейтенант! – заорал он, опасаясь, быть может, что его не расслышат и снова придется полчаса набирать проклятый номер. – Тут с вами из РУБОПа хотят говорить!
Он с облегчением передал мне трубку.
– Угаров, – сухо представился я. – Вы, лейтенант, отзовите своих ребят. Они после ночного дежурства как-никак.
На другом конце провода возникло замешательство.
– Угаров?! – услышал я голос начальника охраны Шибанова. – Это ты, Александр?! Ты куда пропал?!
– Подожди. – Я прикрыл микрофон ладонью и обернулся к инспекторам. – Свободны, ребята! Благодарю за службу!
Рыжий, несмотря на штатскую свою форму одежды, отдал честь и потопал к выходу, а Вася замялся на кухне.
– Ах да! – Я вернул ему служебное удостоверение с «Макаровым» и дождался, пока в прихожей хлопнет дверь.
– Слушай меня, Шибанов! – возобновил я прерванный разговор. – Если с Журенко что-нибудь случится, я тебе член оторву!
– Дурак ты, Сашка! – обиделся мой шеф. – Это же я к Андрею ребят направил, чтоб они, если он жив еще, в отделение его привезли, где мой свояк начальником! К телефону-то у Журенко третий день никто не подходит! Я и тебя, дурака, хотел проинструктировать, да ты сам шибко умный оказался! Пропал и с концами!
– Это ты, Шибанов, пропал, – снова постарался я донести до него свою мысль. – Моли Бога, чтоб Андрей в живых остался!
– Меня пугать-то не надо! – помолчав, отозвался Шибанов. – Я и так испуганный! Ты Варданяна помнишь? Того, что в банке отделом заведовал?
– Ну? – насторожился я.
– Зарезали его в подъезде! Через пять дней после того, как в тебя, дурака, пальнули, понял? А до него, как выяснилось, еще троих наших сотрудников грохнули в питерском филиале!
– Как фамилии? – спросил я.
– Не в этом суть! Главное, что следователь меня уже два раза вызывал! Тебя тоже ищут. Хотя без особого рвения почему-то.
– Как фамилии? – рявкнул я.
– У меня своих забот по горло! – огрызнулся Шибанов. – Какие там фамилии? Я что – дознаватель, с подобными вопросами к управляющему лезть? В общем, я тебя, пацан, предупредил! И Журенко, если увидишь, скажи, чтоб он мне дозвонился! А сам пока не высовывайся! Все!
В трубке раздались короткие гудки. Я положил ее на аппарат и обошел квартиру. Следов обыска я, однако, не заметил. Если верить сержанту Зайцу, дверь была открыта. Значит, кто-то меня вычислил. И дал понять, что вычислил. Кто и зачем?! «Полярники» непременно оставили бы засаду! Я понимал, что запутываюсь все больше и больше. Приблизиться к Рогожину и тем паче к Маевскому в настоящий момент было равносильно самоубийству. «А не махнуть ли в Питер на недельку? И не поискать ли там концов? – спросил я себя и сам же ответил: – Махнуть! Махнуть мне на недельку в Питер! Поискать мне там концов!»
Идея была не так уж и плоха. Пока мои преследователи здесь будут метаться, я возьму-ка лучше паузу и заодно проверю свои догадки.
Сказано – сделано. Достав из-под своего отмокающего в ванной гардероба целлофановый пакет с двумя пачками долларов и «береттой», я рассовал его содержимое по карманам, запер квартиру и отбыл на Ленинградское шоссе. Выловленный из воды «Уленшпигель» остался висеть на бельевой веревке. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Итак, поездом я сегодня уже путешествовал, а садиться с оружием в самолет у нас все еще затруднительно. Не пускают в наши самолеты честных граждан с оружием. Оставался автостоп.
ГЛАВА 9 ТАЛАНТЫ И ПОЛКОВНИКИ
Примерно через 8 часов, заплатив 50 рублей, я высадился на берегах Финского залива. Оплатить мне пришлось только стоимость горючего, да и то частично. От других денег принципиальный дальнобойщик отказался. Все-таки хороших людей на свете больше, чем плохих. Жаль, что встречаются они чаще именно с негодяями. Но тут уж ничего не попишешь. Да и негодяев я понимаю: не друг с другом же им встречи искать.
Трейлер, подобравший меня на ближайшей за Химками заправочной станции, притормозил в районе питерских новостроек, и порывистый ветер, надувая мой потерявший за последнюю неделю всякую презентабельность костюм, погнал меня к «Пассажу». Прежде чем явиться на глаза моей бывшей жене, актрисе театра-студии «На задворках» Дарье Безродной, гардеробчик мне, конечно, следовало обновить. В своем теперешнем виде я мог ненароком вызвать жалость, к чему отнюдь не стремился.
«Пассаж» – для тех, кто не знает, – расположен на Невском проспекте. С филологической точки зрения «пассаж» относится к «словам-бумажникам». То есть к словам, в которые «упаковано» несколько значений, а именно: архитектурное – тип торгового здания с ярусами по сторонам прохода, музыкальное – быстрое и сложное чередование звуков, литературное – выдержка из главы и житейское – неожиданное происшествие. Вот на этом последнем я и хочу остановиться.
– Театр начинается с гардероба и заканчивается у буфетной стойки, – часто говаривал мой тесть Федор Максимыч.
Когда-то он подавал на подмостках большие надежды, теперь же подает расстегаи, кулебяки, разноцветную икру и прочие купеческие удовольствия в частном ресторанчике «Повторим!». В свои семьдесят с небольшим он был у хозяев на хорошем счету. Федор Максимыч отличался расторопностью, сообразительностью, имел манеры и нравился завсегдатаям.
– Париж стоил мессы! – посмеивался бывший актер Безродный в нашу последнюю встречу, пересчитывая чаевые, превышающие, надо думать, месячный заработок нынешних заслуженных лицедеев.
Театральная карьера Федора Максимыча завершилась в конце далеких пятидесятых, так толком и не начавшись. Случилось это на премьере пьесы «Маскарад», где молодому дарованию руководство доверило роль Казарина. Чтобы снять волнение, Федор Максимыч выпил в буфете стакан коньяка и пошел на сцену.
