мельницу, и его жалитва пойдет в соответствующую инстанцию?
— Вот именно.
— Вы с ума сошли!
— Ничуть не больше, чем те, кто годами разбирает одни и те же письма.
— Но вы представляете, каково это — каждый раз вырезать на мельнице тексты жалитв?
— Не совсем так, Богумил Федосеевич. Каждая третья жалитва слово в слово повторяет главную просьбу — чтобы сок был соком, а не той, извините, дрянью, что течет из крана. Есть и другие распространенные просьбы. Вот их-то, с известной степенью усредненности, и следует поместить внутрь мельниц, и пусть население знает, что эта жалитва день и ночь возносится к ушам соответствующих органов. Мы же будем рассматривать другие жалитвы, так сказать, пооригинальнее.
Манусевич глядел на него, очки медленно сползали на кончик его носа.
— И что же, вы думаете… — начал он и недоговорил, вместо этого поправил очки.
— Да, — серьезно ответил Кметов на этот незаданный вопрос и тут же, не совладав с бушующими внутри чувствами, радостно и широко улыбнулся.
— Надеюсь, — проворчал Манусевич, — вы сумеете внятно и доходчиво изложить сей прожект а докладной записке.
— Не беспокойтесь, Богумил Федосеевич. В ближайшие дни она будет подготовлена.
Но не в ближайшие дни — тем же вечером отправил Кметов докладную записку на имя жомоначальника Толкунова. Она содержала, в частности, текст основной жалитвы, подлежащей запечатлению на будущих жалитвенных мельницах, — ведь текст ее давно уже сформировался в его голове. Жалитва была такова:
«Пресветлые господа жомов, припадая, вопием вам: ущедрите нас от великой милости своей и подайте сок, яко заповедано пророками земли нашей, павших в жестокой борьбе; и очистите сок от всякия скверны, а души наши — от грешных побуждений; и погасите пламень вожделений наших, яко нищи есьмы и окаянны.»
Несмотря на некоторое осовременивание старой формы, Кметов остался доволен своей жалитвой. Он и не ждал, что его формулировка будет принята в окончательной редакции, — слишком много инстанций впереди, слишком много подписей надобно собрать. Однако первый шаг сделан, и на этот раз сделан правильно, — именно местному жомоначальнику следовало по всем канонам первому ознакомиться с проектом.
Еле скрывая нетерпение, принялся Кметов ждать. Но выяснилось, что Толкунов убыл в трехдневную поездку по району, Домрачеев в стационаре, что-то с желудком, и три дня подряд возвращался Кметов домой ни с чем. Звонил, правда, Манусевич и сообщил, что записка Кметова лежит на толкуновском столе и будет жомоначальником сразу же по прибытии рассмотрена. Однако Кметову в его нетерпеливом ожидании было от этого не легче.
На третий день, вернувшись домой с работы, Кметов едва успел поставить портфель на стул, как кто-то позвонил в дверь. Кметов открыл. За дверью стоял Камарзин и какая-то незнакомая девушка. По обычаю нахмурясь, Камарзин спросил:
— Мы вот к вам. Можно?
— Входите.
Они вошли, без стеснения оглядываясь.
— Квартира большая у вас, — сказал Камарзин.
— И у вас такая же.
— Не, у вас больше.
— Ну, не буду спорить. Присаживайтесь.
— Угу.
— С девушкой познакомите?
— Это Вера, — представил Камарзин. — Учимся вместе.
Кметов пожал маленькую твердую руку.
— Мы тут вот что… — сказал Камарзин решительно и немедленно смолк.
— Мы хотели с вами поговорить, — подхватила Вера. У нее были тонкие, правильные черты лица, светлые волосы и брови вразлет. Как и у Камарзина, она немного хмурилась при разговоре.
— Это кто — мы? — улыбнувшись, спросил Кметов.
— Мы, организация, — серьезно сказала Вера. — У нас свои источники. О вас говорят как о стороннике реформ.
— Вот как?
— Это все говорят.
— И что же говорят эти ваши все?
— Говорят, что вы симпатизируете народу. Мы хотели привлечь вас на нашу сторону.
— Вы тоже симпатизируете народу?
— Мы боремся за его права, — вмешался Камарзин. — Наше правительство забыло о народе. Поит его дрянью вместо сока. Не прислушивается к нуждам. Килограмм апельсинов стоит триста рублей, это неслыханно! — Совсем разволновавшись, он начал заикаться. — Нам нужна ваша помощь.
— В чем же она будет состоять?
— Мы хотим устроить манифестацию. Опубликовать Книгу памяти. Провести митинг, — вразнобой начали говорить Камарзин и Вера.
— Постойте… Книгу памяти, говорите?
— Там будут опубликованы имена всех тех, кто не дождался ответа на свои жалитвы, — выпалила Вера.
— Вон что. А манифестация… или митинг?
— На городской площади. Уже весь наш курс решил пойти.
— Вас разгонят, а некоторых посадят. Надолго.
— Видишь? — обрадованно обратился Камарзин к Вере. — А ты говорила, что он ничего не сможет нам посоветовать!
— Я ничего не советую, — терпеливо произнес Кметов. — Просто затея ваша плоха. Что вы станете делать, если всю вашу… хм… организацию пересажают?
Оба нахмурились.
— Мы пойдем другим путем, — глухо проговорил Камарзин.
— Интересно, каким же?
— Вы об этом узнаете.
— Слушайте, Алексей, — устало сказал Кметов, — у нас с вами какой-то ненатуральный разговор получается. Если вы думали, что я дам вам данные по жалитвам, вы ошибались. Я не имею права их выдавать. И потом, почему вы обратились именно ко мне? — Этот естественный вопрос как-то не пришел Кметову в голову сразу.
— Нам сказали, что вы симпатизируете народу, — убито произнесла Вера.
— Ну да, симпатизирую. И делаю для его блага все от меня зависящее. Более того, я хотел бы посоветовать вам как части этого самого народа не выступать с антиправительственными демонстрациями. Ведь это ни к чему не приведет.
— А что, лучше молчать в тряпочку? — с вызовом спросила Вера.
— Никто и не молчит в тряпочку, — внезапно рассердился Кметов. — Вы, горячие головы, думаете, что можно пикетами проблему решить. Однако революция уже происходит. Чиновная революция, на всех уровнях. Проводятся реформы. Поднимаются голоса. И ваши необдуманные действия могут только повредить общему делу.
— Видишь? — спокойно сказала Вера Камарзину. — Я же говорила, что он начнет изворачиваться.
— Да, — глухо сказал Камарзин и поднялся. — Извините, что потревожили.
— Подождите, — обеспокоенно произнес Кметов, тоже вставая. — Я совсем не к тому говорю.
— Мы тоже не к тому говорили, товарищ Кметов, — сказала Вера, протягивая ему руку. — До свидания.
