что от всех хворей помогают. А еще когда сотруднице санэпидемки я аппендицит резал, так она мне по выписке принесла банку крысиного яда. Я так и не понял – понравилось ей лечение или нет.
Паша заржал:
– Типа, доктор, «выпей йаду»?
– Угу. Хорошо хоть коньяк с этим самым крысиным ядом не подарила.
Реаниматолог задумчиво покосился на бутылку, что держал в руке, и протянул:
– Н-да, напомнил. Этот коньяк достался от родни пациента, которого я так и не смог вытянуть.
– Что было?
Павел поморщился:
– Гадкий случай. Пятнадцать лет, паркурщик. Перелом основания черепа. Ликворея[36] такая наблюдалась, что я сразу сказал, мол, шансов почти нет. Но все равно поборолись – держали его месяц. Вроде бы и стабилизировался, а потом резко щелк – и ушел. Его мать меня все равно благодарила, хоть я и отказывался. Так что давай не будем о благодарностях пациентов.
– Ага. Не будем. Но лучше уж благодарности, чем… Помнишь, как кардиологов менты трепали год назад?
– М-м-м. Не особо. Что- то смутно вспоминается…
– Ну давай, вспоминай. Тогда в кардиологию привезли тетку лет под пятьдесят. Вырубилась прямо около кассы в супермаркете. Рядом чудом оказались два интерна, так они до приезда «скорой» двадцать минут держали ее на непрямом массаже. Вытащили, можно сказать, на такой-то матери и молодом упрямстве. Одного потом врачи из «скорой» откачивали – перенервничал пацан, сердце у самого прихватило. Тетку выписали через месяц – жива-здорова, поскакала, как мустанг, домой. А благодарные медицине родственники накатали заявление в прокуратуру и потребовали найти тех двоих интернов. Потому что в ходе реанимационных мероприятий ребята устроили бабе трещину в ребре. И в связи с этим родственничкам, морально изуродованным еще при рождении, захотелось стрясти денег. А то, что любой опытный медик в такой ситуации пару ребер бы точно сломал, не восприняли ни родные пациентки, ни прокуратура. Во всей больнице тогда никто не стал содействовать следствию, менты в ответ еще и нас попытались приплести как соучастников. Вот это стресс! А ты своими переживаниями кичишься.
– Кто говорит о стрессах? – донесся с верхней площадки лестницы голос, искаженный эхом. – Кого излечить?
– Вадим, ты, что ли?
– Муа-га-га, – с раскатами мрачного хохота появился Деменко. – Я тебя ищу уже минут двадцать, нужен совет.
Реаниматолог поднял руку:
– Привет, предводитель невротиков!
– Привет, Паша. Твой совет тоже лишним не будет. О! Коньяк! Годно – сейчас как раз настроение такое.
– Под кофе, – пресек я попытку. – Еще работать и работать.
– Ну, под кофе так под кофе, – пожал плечами Вадим. – Мне как раз сегодня коробку хороших конфет принесли. Через минуту буду.
И умчался потрошить личный продуктовый склад. Такая заначка формируется практически у каждого доктора, который хоть немного специалист в своем деле. И ничего в этом постыдного и преступного нет, как бы ни повизгивали журналисты и сетевые герои клавиатуры. Сами бы попробовали пожить на зарплату врача полгодика – потом взмолились бы, мол, заберите нас обратно в уютненькие офисы, складывать никому не нужные цифры в экселе и марать чистые листы ворда нетленными отчетами. Хорошо хоть встречаются иногда пациенты, которые понимают, что без медиков жить будет совсем не так весело. Можно всех журналистов переквалифицировать в трактористы и плотники, блогеров загнать в агрономы, офисный планктон отправить дороги мостить. Что-то изменится глобально в стране? Не-а. Если и изменится, то только к лучшему – здоровая рабочая сила всегда нужна. А вот убери врачей – и в большинстве случаев легко оперируемый аппендицит станет приговором, пневмония с вероятностью процентов сорок закончится летальным исходом, камни в почках и желчном пузыре будут убивать каждого десятого в возрасте после пятидесяти. Но кто это поймет и оценит, пока в сознании людей прочно торчит, как топор в сучковатом полене, мысль, что «врач должен» вне зависимости от времени суток, финансирования государства и собственной усталости?
Минут через пять Вадим притащил увесистую коробку «Mozart Mirabell», выполненную в виде темно-красной скрипки, заодно прихватил пакет простого шоколадного печенья местной кондитерской фабрики.
– Такие конфеты даже кушать боязно, – пробормотал Паша, наливая по чуть-чуть коньяка в большие керамические чашки.
– А коньяк Hennessy Extra Old разливать не боязно? – поинтересовался Деменко.
– Был бы Remy Martin «Людовик Тринадцатый» – тогда было бы боязно. А так нет, – парировал Паша. – Обычный Hennessy – это развод для колхозных олигархов. Разве что Hennessy Ellipse неплох. Правда, пробовал я его один раз, но вкус запоминающийся.
– Вот прям ты все эти коньяки каждый день пьешь, что от «экстра олд» нос воротишь.
– Не каждый день и не каждый год. Но это не мешает понимать, какой коньяк хороший, а какой так себе.
– Зажрался ты, Пашка.
– Нет, всего лишь дистанцируюсь от грубой и обыденной реальности.
– Главное, слишком далеко не дистанцируйся – а то ко мне попадешь.
– У меня на такие конфеты денег не хватит.
– Ничего, расплатишься коньяками, что тебе пациенты таскают.
Я дипломатично прервал дружескую перепалку:
– За это и выпьем. За коллегиальную поддержку и взаимные обследования.
Вадим развернулся ко мне:
– Мы же кофе пьем. Может, еще чашками чокнемся?
– Ну, там же коньяк есть, значит, тост уместен. А в присутствии психиатра я чокаться не рискну, даже чашками.
– Оп-па, – изумленно протянул Деменко, невежливо указывая пальцем. – А я и не заметил. Кто это так тебя?
– Сам, о тумбочку, – проворчал я.
– Да серьезно, кто? Когда успел?
– Машка вчера буянила. Кстати, друже, спасибо тебе большое за совет. С него все и началось.
– Ясно. Жена не оценила? Тогда дополним тост пожеланием взаимопонимания в семье.
– Ага, – я не удержался. – Энциклопедия семейной жизни. Раздел «Влияние прикроватного светильника на либидо человека».
– А? Не читал.
– Пей кофе, темный ты человек, – отмахнулся я.
На минуту разговоры смолкли. Коллеги наслаждались кофе и вкуснейшими шоколадными конфетами. Я же просто сидел, согревая ладони чашкой, даже позабыв про то, что напиток остывает. А я ненавижу холодный кофе. В мыслях здравый смысл на пару с медицинским скептицизмом воевали с тем, что мне вчера рассказал отец Иоанн. Страшная сказка, в которую современный человек не поверит, пока не пощупает, не измерит, не проанализирует. А как это сделать – вот в чем вопрос. Все недавние события трудно объяснить даже по отдельности. Но если принять, что это части целого, то версия священника становится пугающе достоверной.
Меня больше озадачила собственная реакция, а не сам рассказ – я почти согласился с доводами Иоанна. Странно для врача, который хоть и верующий, но постольку поскольку – я никогда не постился и не придерживался строгих церковных правил.
Почему поверил, пусть и почти? Да потому что иной более-менее правдоподобной версии я пока не придумал. Как снизойдет светлая мысль, объясняющая и смерти, и странное поведение людей, и еще с десяток мелочей до кучи, так можно будет поспорить с Иоанном.
А пока придется учитывать его версию…
– Что задумался, Иван? – прервал мои размышления Вадим. – Кофе пей, остыл совсем.
– Если кто-то уже остыл, то к Паше, – парировал я, отвлекаясь от нерадостных мыслей.
– Не, мои еще тепленькими должны быть. Если остыл, то к твоей жене.
Вадим подхватил:
– Звонишь и говоришь… Маша, у меня кофе остыл. Проведешь вскрытие для выявления причины такого нежелательного исхода?
Я вяло улыбнулся:
– Пошлет далеко и быстро. У нее там полный бардак – а работать некому, поубивали всех.
– Да, слышал, – посерьезнел Паша. – Совсем люди с ума посходили. Недавно ко мне толпой замелись родственники одного страдальца, прокуратурой пугали.
– Отмучился совсем? – поинтересовался Вадим. – Или ты его вытащил?
– Совсем. Не поверите, запущенный шистосомоз. Узнали только на вскрытии – смазанная картина, вообще неспецифическое течение.
– Ого! – я прифигел. – Откуда такая экзотика?
– Судя по всему, катался по Африке туристом. Помочил ноги в водоеме – и вот результат.
– Н-да, – протянул Вадим. – Не ходите, дети, в Африку гулять… А что инфекционисты, как проморгали?
– Ну, я их тоже понимаю. – Паша пожал плечами, встал с дивана и подошел к электрочайнику на тумбочке. – Кто-нибудь кофе еще будет?
– Я, пожалуй, – Вадим протянул чашку.
– Пас, – качнул я головой.
– Так вот, – продолжил Паша, включая чайник. – Сколько вообще нозологий? Ну, примерно?
– Тысяч десять, кажется, – задумчиво ответил я. – И это не считая масок и нетипичного течения болезней.
– Со сколькими мы можем столкнуться в работе?
– Максимум сотня?
– Я бы поставил на две, – отозвался Вадим.
– Ну, примерно так. Где-то сто пятьдесят, может, сто семьдесят. А лечим регулярно, ну, от силы тридцать. Из которых штук десять будем знать назубок и выявлять при любых масках и осложнениях.
– Идею твою понял, – кивнул я. – Жаль пациенты не поймут.
– Не поймут. Доктор же должен быть непогрешимым и всезнающим. С викодином в зубах и тростью в руке. Сериалов пересмотрели. Даже если я буду корпеть над учебниками и журналами по тридцать часов в сутки, мне все равно не хватит практики, чтобы распознать нечто редкое в наших краях, да еще и смазанное хроническими болячками, любовью к алкоголю и индивидуальными особенностями европейского организма. Так что не могу я винить
