просочились уже знакомые сержанты, забрали подносы с пустыми тарелками и исчезли за дверью. Старший лейтенант поставил свой стул рядом с кроватью и спросил:
— Так как вас зовут?
И я начал говорить. Как будто прорвалась какая-то плотина внутри меня. Слова лились потоком, я говорил, говорил. Наконец, выдохнувшись, я машинально полез рукой себе на грудь, как в карман за куревом. Чекист увидев мой жест опять протянул мне папиросы, поднёс зажжённую спичку, прикурил сам и задумался.
Затем встал, прошёлся по палате, выглянул в коридор. Дождавшись, когда кто-то невидимый мне подойдёт, он отдал какое-то распоряжение и снова закрыл дверь. Через несколько минут вошли уже знакомые амбалы с носилками и симпатичная молоденькая медсестра. Она ловко поставила мне какой-то укол в 'пятую точку', потом амбалы переложили меня на носилки и я уснул.
Проснулся я уже в другой, гм, палате. Небольшая комната с выкрашенными ядовито-зелёной краской стенами, под потолком небольшое окно с решёткой, ярко горящая над дверью лампочка забрана сеткой, дверь металлическая, с глазком и кормушкой. Стол, с двумя прибитыми к полу табуретами, в углу унитаз и умывальник. То, что это не простая тюрьма доказывала и кровать. Никелированная, с панцирной сеткой, с белоснежной простынёй и наволочкой. Вот так, Дмитрий Сергеевич. Добро пожаловать в уютную камеру!
Тут мой организм напомнил мне о том, что унитаз -- великое достижение человечества! Сделав свои дела закинул кровать, лежащим на табурете, одеялом. Улёгся сверху и, уставившись на зарешеченное окно, задумался. Что же произошло с момента бомбёжки? Сколько времени прошло? Почему старший лейтенант уже точно знал, что я не Стасов? Опять вопросы, на которые нет ответов!
Блин, какое всё-таки число сегодня! Твою мать! Не мог спросить у старлея! Идиот! Кретин! Что я помню из чисел-то? Киев взяли в сентябре, 18-го или 19-го числа. Житомир, что-то же с ним помнится? Вспоминай, скотина! Вспомнил!!! Девятого июля немцы возьмут Житомир, а наши Вавилова к расстрелу приговорят!
Я кинулся к двери и замолотил по ней кулаками. Через минуту открылась 'кормушка' и на меня уставилось серьёзное лицо одного из уже знакомых мне амбалов.
— Какое сегодня число? — едва сдерживаясь от крика прохрипел я. Ничего не ответив он начал снова закрывать окошечко.
— Позови начальника! — уже не сдерживаясь заорал я. — Срочно!
Через несколько минут, показавшихся мне часами, щёлкнул замок и в открывшийся проход шагнул старший лейтенант, с которым я общался.
— Какое сегодня число? — повторил я.
— Восьмое июля, вечер, а что? — он с недоумением уставился на меня.
— К завтрашнему вечеру немцы возьмут город!
Глава 8
Как ни странно, он спокойно отнёсся к моему заявлению, только щека дёрнулась, вот и вся реакция. Прикрыв дверь, он сел на один из табуретов и отвернувшись от меня глухо спросил:
— Вы считаете, что сообщив это, что-то измените?
— Да, — не совсем уверенно ответил я. — Ведь я вам точно говорю…
— Да ни черта это не изменит! — взорвался он. — Ни черта! Нет у нас возможности отстоять город! Нет! Биться будем, но не сдюжим! И без тебя было понятно, что городу часы остались!
По напряжённой спине было видно, как тяжело ему давались эти слова. Я стоял в растерянности, не зная, что можно сказать и тут в камеру вошли всё те же амбалы, теперь вооружённые. Один из них занёс мой ремень с немецкой сбруей и автомат, другой – форму и сапоги.
Старший лейтенант устало повернулся ко мне и сказал:
— Собирайтесь, хватит бельём сотрудников запугивать. Через час выезжаем, а без оружия теперь нельзя, — потом глянул на амбалов и добавил. — За объект головами отвечаете. Через десять минут ко мне.
Проводив его обалдевшим взглядом я начал одеваться и попытался завязать разговор с моими ангелами-хранителями:
— Мужики, может хоть теперь познакомимся? А то как-то не по-человечески получается, может вместе воевать придётся, а даже имён ваших не знаю? Не шпион же я?
Тут один заржал:
— Ага, шпион, которому оружие возвращают и за гибель которого расстрелять обещают!
Второй добавил:
— Я Сергей Дорохов, младший сержант, а он Сашка Кошкин, раззвиздяй и сержант, непонятно почему.
— Ну наконец-то заговорили! Я уж думал вы немые оба.
— Не положено было разговаривать с тобой. Сам понимаешь. Ну, собрался? А то наш опаздунов не любит, пошли.
Идя по длинному коридору к лестнице в его конце, я задал давно интересующий меня вопрос:
— А кто этот 'страшный лейтенант'?
Гмыкнув на моё определение звания своего начальника, Дорохов пояснил:
— Это начальник Управления НКВД по Житомирской области Мартынов, Александр Николаевич. Хороший мужик, настоящий. И не старший лейтенант он, а капитан. Переодеться не успел после выезда, вот и ходит не по форме.
— Ясненько. Буду теперь хоть знать, как обращаться.
За разговором мы незаметно поднялись по лестнице и вышли в небольшой коридор, в который выходило несколько обитых дерматином дверей.
— Нам в последнюю, — пояснил 'раззвиздяй', идя передомной. — Щас конфет получим, килограмма по три монпасье, не меньше!
— За что?! — возмутился Дорохов.
— Найдётся за что, — убеждённо заявил Кошкин и мы вошли в кабинет. Кошкин ошибся, конфет не дали.
В кабинете стоял большой Т-образный стол, покрытый тёмно-вишнёвым сукном, на котором громоздились картонные коробки. Рядом со столом, на полу, стояло несколько опечатанных сургучом мешков. Кроме этого в кабинете было больше десятка стульев, шкаф с книгами и портрет Дзержинского на стене. В тот момент, когда мы зашли, хозяин кабинета кого-то материл по телефону и обещал его пристрелить за саботаж. Вволю наоравшись, Мартынов зло посмотрел на нас и рявкнул:
— Кошкин, схватили мешки и в машину их! Через десять минут доложите о выполнении! Стасов останься.
Дорохов и Кошкин, подхватив по мешку испарились как духи, а я, вытянувшись, уставился на хозяина кабинета.
Тот раздражённо махнул в сторону стула, достал папиросы и закурив протянул пачку мне.
— Надеюсь ты им не говорил, что из, — тут он поперхнулся и явно пересиливая себя продолжил, — будущего?
— Н-н-ет. А откуда…
— Бредил ты сильно, пока без сознания был. Хорошо, что слышал всё это только один человек и тот уже погиб. А после твоего рассказа… Короче, из Москвы приказали доставить тебя в Киев, а уже оттуда в Москву. Для всех, ты остаёшься Стасовым. Понял? Никому не говори, даже мне ничего не рассказывай!
И тут я понял: он просто боится, боится узнать нечто такое, после чего и жить не стоит и сказал:
— Мы победим!
И сразу понял, ЭТО, он и боялся не услышать! Расслабился, даже усталость на его лице стала не так заметна. В это время в кабинет зашло сразу несколько бойцов, котрые стали вытаскивать коробки и мешки.
