Одета она была в тёмно-синее платье с глухим воротничком, на ногах вместо домашних тапочек — чёрные туфли на низком каблуке.
«Приготовилась к сбору», — подумал Лёня.
— Опять мировое событие! — воскликнула она. — Второй спутник наши ученые запустили! Полтонны весом. Да с собакой! Вон в газете у меня, прочитай-ка, прочитай!
Она завела Лёню к себе и заставила вслух читать сообщение ТАСС.
— Видишь, видишь! В два раза выше первого летает! А простым глазом заметен — такой громадный! И сколько на нём аппаратуры! Молодцы ученые — хороший подарок сделали своему народу, молодцы!
Подарок народу! В газете, чуть ниже сообщения ТАСС, и заголовок такой помещён: «Принимай, Родина, трудовые подарки!» Но под ним напечатаны заметки уже о других делах в стране: в Баку вступила в строй новая нефтевышка, во Фрунзе началась газификация новых рабочих посёлков, в Ташкенте вытканы новые узбекские ковры, в Иркутске открыты новые кинотеатры. Везде что-нибудь новое. Это же слово набрано самым крупным шрифтом вверху полосы: «НОВЫЙ советский искусственный спутник Земли».
— Понял? — горделиво выставила указательный палец Елена Максимовна, и получилось так, будто она показывает на небо, где вращается сейчас уже не одна, а две советские луны. — Ну, марш, марш одеваться, а то не успеешь! — погнала она Лёню шутливо.
И он побежал, потому что времени оставалось действительно мало.
Через спинку стула, придвинутого к кровати, были повешены наглаженные матерью брюки, чистая белая рубашка и красный галстук.
Лёня всё это надел, вздохнув. Думаете, легко быть в ссоре с матерью и всё-таки пользоваться её повседневной заботой?
Едва Лёня успел проглотить — конечно, в холодном виде! — несколько ложек рисовой каши, как явились ребята вместе со Стасом. Они заполнили комнаты Елены Максимовны и Лёни, и в квартире сразу стало тесно и шумно. Шумно, потому что ребята уже знали о втором спутнике и немедленно принялись обсуждать, как на спутнике собака Лайка питается и вернётся ли она на Землю. Кто-то предположил, что она спустится на парашюте, но Зайцев высмеял такую антинаучную гипотезу, заявив, что парашют в атмосфере сгорит. Если уж метеоры сгорают — из железа! — так неужели выдержит материал? Но Стас доказывал, что материя бывает разная, и несгораемая тоже… Спор ничем не завершился, потому что Елена Максимовна посоветовала начинать. В руках у девочек оказались две шкатулки.
— С фотографиями, — шепнула Лёне Аня Смирнова.
— А мы всё-таки на улице будем? — спросил Возжов. — Там ветер.
Елена Максимовна рассмеялась.
— А что нам ветер, когда мы сами быстрее ветра научились вокруг Земли летать!
— А что, скоро полетим! — воскликнул Зайцев, наставляя аппарат на выходящих из подъезда ребят, чтобы запечатлеть этот важный момент для третьего номера стенной газеты.
— Да, дорогие товарищи, — произнесла Елена Максимовна торжественно. — Для вас полёт на Луну — уже реальное будущее. А вот для меня и моих друзей даже эта сегодняшняя жизнь была когда-то далёкой, недосягаемой мечтой! На моих глазах выросло всё это!
Елена Максимовна показала рукой вокруг себя, когда свернули за угол и остановились на перекрёстке двух улиц, полных грохота и движения.
— Дай-ка мне сюда шкатулку, — Елена Максимовна напрягала голос, чтобы ребята могли её услышать. — Смотрите! — Она вынула фотографию и протянула её стоящим поблизости. — Смотрите, что было здесь сорок лет назад.
Над фотографией сразу склонилось несколько голов.
На месте пятиэтажного кирпичного корпуса стоял деревянный домишко с кривыми воротами. Было бы трудно узнать, что это снято именно здесь, если б не два двухэтажных дома, запечатлённых на фотографии, которые сохранились до сих пор, полусгнившие и почерневшие.
Елена Максимовна рассказывала:
— Так выглядел этот перекрёсток до Октябрьской революции, когда мне было лет столько же, сколько вам сейчас. Эта улица тогда называлась Кабинетной. Вот на этом месте в день Первого мая произошло столкновение рабочих железнодорожных мастерских с казаками. Рабочие шли с песнями и знамёнами. На знамёнах было написано: «Долой царя!» А казаки налетели с саблями из того переулка. Я стояла здесь, на углу. Люди что-то кричали, падали. Ко мне подбежал незнакомый человек весь в крови, сунул маленький свёрток и только успел крикнуть: «Спрячь!» Его схватили и увели. В свёртке оказались революционные листовки. Потом я каждый день приходила сюда и ждала, но человека не было. Я встретила его только через много лет, уже во время революции — он стал руководителем партийной организации в нашем городе. Звали его Фёдор Павлович, товарищ Серебренников. Вот он на фотографии.
Лёня опять протиснулся и заглянул через чьё-то плечо. На него смотрело мужественное лицо человека, который чуть не полвека назад бесстрашно вёл за собой демонстрантов по этой улице! Недаром, значит, и улица носит его имя — Серебренниковская!
С тех пор всё вокруг неузнаваемо изменилось, и сотни раз здесь проносился Лёня с ребятами, не видя ничего примечательного, а сейчас будто заново открывал для себя эти места…
— Те листовки, — продолжала Елена Максимовна, — сыграли в моей жизни огромную роль. Я поняла, что в нашем городе есть подпольная группа большевиков, и связалась с ней. Мне поручали распространять прокламации. Сейчас мы пойдём на улицу, где находилась наша подпольная типография.
И Елена Максимовна двинулась вперёд.
Так начался этот замечательный сбор — в сырую, ветреную погоду, по улицам и переулкам, давно известным и всё-таки почти незнакомым! Показывая маленький беленький домик на Нарымской улице, в зелёную краску покрашенный музей Кирова, бревенчатый дом Шамшиных на улице Логовской, Елена Максимовна рассказывала о том, как в подвале печатали прокламации, как в тальниковых зарослях на одном из ближайших к городу островов Оби встречался с молодёжью Сергей Миронович Киров, как боролась за новую, светлую жизнь большая рабочая семья Шамшиных.
Оживали один за другим эпизоды гражданской войны, когда чёрная саранча интервентов и колчаковцев налетела на Сибирь, пытаясь уничтожить советскую власть. Но не сдавались сибиряки, рабочие и крестьяне самоотверженно отстаивали свои права.
Ребята слушали Елену Максимовну, не пропуская ни одного слова. И ходили по городу долго, сделав основательный крюк, — от своего перекрёстка до улицы Ленина и по ней до вокзала, на трамвае — до улицы Шамшиных, потом до центра, до сквера за ТЮЗом, где стоит памятник в виде мускулистой руки, прорвавшей толщу земли и взметнувшей к небу горящий факел. Под ним лежат в братской могиле жертвы революции — сто четыре замученных колчаковцами человека.
Не просто дома, не просто улицы, скверы или памятники видели перед собой ребята. Нет! Повсюду, словно живые, вставали из рассказов Елены Максимовны прошедшие по этой земле герои.
Храбрая Дуся Ковальчук… Трёх большевиков вывела она из дома, окружённого колчаковцами!
Товарищ Романов… Первый председатель городского Совета.
Анастасия Фёдоровна Шамшина… С первых дней колчаковского переворота она, шестидесятилетняя женщина, растеряла всех родных, но осталась хозяйкой большевистской квартиры связи. Матерью большевистского подполья называли её революционеры. И когда в сентябре тысяча девятьсот девятнадцатого года её схватили белогвардейцы, она выдержала пытки и не выдала места, где хранилось оружие, где были спрятаны партийные документы, не назвала врагам ни одной фамилии, хотя у неё на глазах мучили старшего сына… Её расстреляли.
Под осенним небом было сейчас холодно и неуютно. Мокрый ветер хлестал в лицо, и озябший город, лишённый солнца, казался неприглядно серым. Но всё равно необычайно близким и бесконечно дорогим было всё вокруг — ведь за эту жизнь боролись и умирали хорошие люди!
