сын Уильям, моя жена и мистер Бридл. Стоит мистеру Бридлу услышать, как я вношу в дом молоко, он вопит из гостиной, что знает, кто я таков. Но как он может, доброе дерево, знать то, чего не знаю я сам? Я ношу ту же старую одежду по будням и праздникам; я знаю свою одежду, но не знаю себя. Большинство людей хочет убежать от самих себя, но я не знаю себя достаточно, чтобы это сделать. Кто-то любит выпить пива, поболтать или повеселиться с женщинами, однако моя жена и Уильям привили мне стойкую неприязнь к этим удовольствиям. Если бы я увидел сейчас самую прелестную, не обремененную одеждой женщину, лежащую на лугу и призывающую меня, я бы предпочел прилечь рядом с коровами мистера Бридла. Когда начинаешь прислушиваться к голосу кустарника и слышишь его милое, едва слышное бормотанье, очаровываешься и восхищаешься настолько, что даже смех человеческого дитяти становится для твоих ушей волчьим завыванием.
— Могу в это поверить, — отозвался ясень, — но и удивляюсь тому, что вас не манят услады любви, которым даже в такой глуши я становлюсь ежедневным свидетелем.
— Отозвавшись о любви с пренебрежением, — тихо ответил мистер Таппер, — я сделал это с мужской точки зрения…
— И вы правы, что делаете различение, — сказал ясень, заливаясь краской от солнечного луча, пронзившего облако.
— Это от сыновних сплетен произошел весь раздор, — сказал мистер Таппер, — как я сейчас расскажу. Я обожаю коров…
— Наитишайшие и наипослушнейшие существа в мире, — вставило дерево.
— Когда их доят должным образом, — согласился мистер Таппер, — хотя мне их уже никогда не доить и не ощущать влажный, приятный запах коровника, — мистер Бридл прогнал меня сегодня.
Листья ясеня затрепетали.
— Скажите, как это произошло? — спросило дерево.
— Это все сын, — ответил мистер Таппер. — Он сказал мистеру Бридлу, будто я подоил белую корову с рыжими подпалинами, выпил все молоко и средь бела дня улегся спать. «Этим он каждый день занимается, — добавил Уильям, — а когда вы посылаете его чистить канавы, он заваливается под ясень и лежит там до вечера». Не зная об этих словах, в тот день я выполнял свои обычные обязанности, а когда закончил дойку, то заглянул к мистеру Бридлу и попросил заплатить. Мистер же Бридл послал меня к черту! Я осведомился, что я сделал такого, чтобы его обидеть, и он ответил тем, что просто швырнул мне недельную выручку в лицо и приказать убираться.
— А что потом? — спросило дерево.
— По пути домой я прошел мимо Баркера и Кобба; они ничего не сказали, только бросили любопытствующий взгляд, точно я какое-то странное чудовище, которое может их укусить. Подойдя к своему дому, я не вошел сразу, а заглянул в окно. Я увидел Уильяма, который, положив локти на стол, весь взъерошенный рассказывал жене такое, отчего она в изумлении вскинула руки. Он рассказывал ей всякие невероятные, таинственные истории, пока я не открыл дверь, вошел и, спокойно усевшись, приступил к полднику. Едва я кончил есть, жена угостила меня таким взглядом, что мне ничего не оставалось, как опять уйти в поле, чувствуя такую скорбь, какую может чувствовать бедный человек, с которым обращается весьма дурно. Но, едва достигнув зеленого поля, я осознал, что нахожусь среди друзей, и хоть я был погружен в грустные мысли, я вскоре понял, что радостно вслушиваюсь — не как тот, что просто слушает из удовольствия послушать птичьи трели, стрекотание кузнечиков, жужжание пчел над желтыми цветами ракитника, но как тот, что слушает слова любящих друзей. Тогда я понял, что до этого дня не знал, что такое истинное счастье. Меня освободили от работы в поле, и хотя другой теперь будет доить благородных коров мистера Бридла, мне уже нет нужды искать привязанности своих собратьев, найдя любовь, необходимую человеку, в зеленом кустарнике. «Ага! — сказал я. — Насколько добрее брюзжащей женщины может быть мягкая мшистая кочка. Молодые девушки, наверно, нежнее — хоть я и не знаю, так ли это, — но мягкая мурава на маленьком холмике лучше них».
— А пригожие коровы… — пробормотало дерево.
— Я могу доить их ночью, если захочу, — ответил мистер Таппер.
Какое-то время он молчал. Вечерние звуки сообщали его мирному отдыху приятный привкус. Эти звуки исходили от полей и от деревьев. Зеленый дятел, желая получить поздний ужин, выстукивал по ясеневому пню — и раздавалось любовное воркование голубки. Вечерний ветерок веял мягко и приятно. Мирные животные мистера Бридла лежали в белом тумане луга, что одевал их в шелковые одежды. Они жевали жвачку, обладая высшим знанием, что вся философия, вся религия и вся мудрость сводится к одной цели — покорности.
Мистер Таппер повернулся и встал на колени перед деревом; он положил голову на огромный мшистый корень, который много раз использовал в качестве подушки. Он лег опять и, положив голову на эту подушку, устремил взгляд на дерево.
— Даже к изгоям любовь добра, — сказал ясень. — Кто-то приходит в восторг от громадных пространств чистого ночного неба, кто-то находит удовольствие в любви к вскормившей его матери — плодоносной земле. Кому-то весело от времени. Тот, кто пытается поймать мгновенья, в детстве пытался поймать желтые осенние листья, то и дело со смехом поскальзываясь и раскинув ручонки. Большая часть листьев пролетает мимо, но один все равно окажется рядом, и он схватит его. Мгновения, что он ловит с дерева времени, — его собственные. Он прячет их в сердце, а все остальные исчезают. Но бывает, что ему нужно нечто большее — они становятся ему в тягость. Он предпочитает заводить знакомство со Смертью и зовет благом тьму уничтожения. Он стремится к распаду, словно счастливый жених на супружеское ложе. Он не узнает измены, эти узы крепки и верны, ибо Смерть ведет его в Вечность.
— Однако я, — сказал мистер Таппер, — предпочел бы жениться на ясеневом дереве.
Дерево пробормотало что-то подходящее.
Мистер Таппер сел; с любовью он озирался вокруг. Рядом лежал небольшой пруд, заросший зеленым тростником, вокруг которого ранним летом распускались цветы. Мистер Таппер, глубоко задумавшись, погладил мох возле себя, и тут его оторвали от мыслей жалобные слова дерева:
— Вы думаете, то, что о вас рассказывают, — правда, мистер Таппер?
— А кто рассказывал вам обо мне? — спросил мистер Таппер.
— Ваш сын Уильям, — ответило дерево.
— Увы! — произнес мистер Таппер. — Кто бы мог подумать? Я еще могу понять, когда Уильям рассказывал обо мне жене или мистеру Бридлу, но никогда не ожидал бы, что он расскажет об этом и вам… Уверен, однако, что вы ему не поверили.
— У него много баек, — заметило дерево.
— Но вы, по крайней мере, знаете, что он лжец, — скорбно сказал мистер Таппер, — и ему не будет никакой корысти от того, что он вам рассказал.
— Он хочет возвыситься, — сказало дерево, — и из того, что он рассказал, кое-что может оказаться правдой. Он говорит, что когда-то вы дали обещание утопиться.
— Если бы я это сделал, — сердито ответил мистер Таппер, — кто бы чистил канавы и доил коров мистера Бридла?
— А кто доит их сейчас? — спросило дерево.
Мистер Таппер погрустнел.
— Хоть вы его выслушали и, возможно, чему-то поверили, — сказал он, — вы считаете, что это правильно — поведение Уильяма, когда он извлекает корысть из россказней?
— Не знаю, что сказать, — ответило дерево, — ибо князья и владыки моей любимой страны считают такое поведение добродетельным.
— Пропущу то, что касается моих безобидных увлечений, — сказал мистер Таппер, — но почему Уильям сказал, что я никогда не мою молочные бидоны и никогда не дочищаю канаву до дна? Такая клевета недостойна мужчины! Но, увы, мой сын преуспел в ней так хорошо, что я лишился достатка.
— Вы принимаете его слова слишком близко к сердцу, мистер Таппер, — сказал ясень. — Ни одна книга не была написана, ни одна картина нарисована, ни одно поле не вспахано и ни одна свинья не выкормлена мужчиной или женщиной без того, чтобы кто-то не сказал, что это сделано плохо, — и не жил еще ни один человек, которого бы кто-либо другой не назвал бы наисквернейшим в мире.
— Но так ли я плох, как считает Уильям? — спросил мистер Таппер. — И вправду ли вы поверили ему,
