чувствовала такой грусти и вскоре рассталась с одиночеством и отправилась в Энмор повидать друзей.
Как-то вечером она, хорошенько проголодавшись возвратилась от своей подружки, миссис Чипп, — весенние ветры пронимали насквозь, и ей хотелось отведать немного супу, который она приготовила в кастрюле для овсянки, — после чего отправилась в постель, не помыв кастрюлю, — вещь дотоле неслыханная.
— Это просто показатель того, — сказала тряпка, — что добрая женщина сильно не горевала, — и не будет до скончания ее дней.
— Если бы вы видели, как она варила суп, — сказала кастрюля, — а это ознаменовало для меня начало неприятностей, потому что дно у меня подгорело, — вы бы этого не говорили. Она была, как вы говорите, доброй женщиной, но очень быстро почувствовала себя счастливой без мужа, хоть и любила его.
— Я вам не поверю! — воскликнула тряпка.
— Вы, конечно, помните кресло, — сказала кастрюля. — С тех пор, как хозяина вынесли в гробу, оно так и продолжало стоять у окна, ни разу не будучи придвинуто к столу. Эвелина была рада, что ей теперь не нужно передвигать его, ибо, хотя женщины обязаны повиноваться мужчинам, поскольку женщины слабее и поэтому заслуживают того, чтобы ими правили, они обычно радуются, когда цепь отстегивают от ошейника. Более того, Эвелина теперь сидела в этом кресле сама — продолжая, однако, называть его мужниным креслом, — и разглядывала людей на улице.
— И, полагаю, она сидела в нем вальяжнее некуда, — проворчала тряпка, — потому что некому теперь было ей напомнить, что пришло время готовить овсянку.
— И все-таки она была хорошей женщиной и любила его, — сказала кастрюля.
— Не может быть, — возразила тряпка, — ведь из ваших же слов следует, что она в некотором смысле была рада тому, что его не стало.
— Какой бы преданной и любящей женщина ни была, — заметила кастрюля, — она никогда не переступит через себя. За неделю до того, как мистера Кеддла опустили в узкую яму — скорее сбросили, но мертвые не говорят, — он попросил ее прикинуть примерную стоимость своих похорон. Она сделала, как ее попросили, немного опечалившись и забыв поставить точку в предложении после слова «гроб».
— Должно быть, она любила его, — заметила тряпка.
— Конечно, любила, — ответила кастрюля, — но, подсчитывая стоимость похорон, Эвелина увидела, что ее одежда будет стоить в три раза дороже, чем та сумма, которая он ей на это отрядил, — и все же она горевала, когда он умер.
— Вы почти убедили меня, — сказала тряпка, — что хорошая женщина, любящая своего мужа, может утешиться, потеряв его.
— Увы, это так, друг мой, — сказала кастрюля, — Иногда овдовевшая жена чахнет, заболевает и вскоре умирает, пожалуй, даже и естественной смертью, — но порой руку ее направляет чудесная, Богом дарованная смелость, и она кончает с собой. Но кто-то, подобно Эвелине, находит покой и утешение («Вознесем хвалу Господу!» — пробормотала тут тряпка) при мысли о том, что какие-то вещи не нужно делать теперь, когда его не стало. Так что, хоть облако печали и окутывает ее, она ощущает в этой тени некую дружескую доброту.
— А что же мистер Кеддл? — спросила тряпка, чувствуя, как червь затягивает ее глубже под землю. — Доволен ли он своим теперешним положением так же, как она — своим?
— Абсолютно, — ответила кастрюля, — ибо он окружен собственными приятелями — комьями земли — и уже назвал одного бойкого сороконога братом.
— И кресло так и будет стоять у окна, а кашу никогда больше не приготовят, — заключила тряпка.
Мистер Пим и просвира
Как-то зимним утром в церкви святого Николая, что в Мэддере, готовились к святому причастию.
Это событие мало для кого что значило, за исключением, пожалуй, пастора, клирика Пима да жившей под алтарем мыши.
Пиму вменялось в обязанности вставать по утрам, до начала службы, и растапливать печи, причем покидать постель приходилось в тот час, когда он особенно любил в ней оставаться. В чем заключался смысл обряда, Пим не имел ни малейшего представления.
Даром что церковный клирик, он никогда не был у причастия, ибо имел привычку, собрав приношения и захватив свою шляпу, на цыпочках покидать церковь.
Но это рождественское утро оказалось исключением, ибо мистер Томас Такер, пастор, поймал Пима у самой двери, завел в ризницу и заставил кое-что выслушать. Тогда-то Пим и услыхал такую необыкновенную историю об этом празднике, что, обладая пытливым умом, обещал мистеру Такеру, что теперь-то обязательно отведает от святых даров.
Когда мистер Такер разъяснил ему значение ритуала, Пим сделал необходимые приготовления. Он обнаружил, что в церкви холодно, ибо огонь, разведенный им с великими трудами, погас, и Пим был рад немного размяться, для чего вернулся в ризницу и принялся бить в колокол.
Согревшись, Пим вышел из церкви посмотреть, что происходит снаружи, пока мистер Такер прикорнул в кресле. Тяжелые холодные тучи и застывшая в воздухе тишь говорили о том, что вот-вот пойдет снег. Он смотрел по сторонам, сунув руки под полы пальто, и, словно в ответ на его думы, большая снежинка опустилась на дорожку и почти сразу растаяла.
Подняв глаза от исчезнувшей снежинки, Пим увидел мисс Джаретт и миссис Патч, двух старых женщин, которые, приближаясь к нему, трещали как сороки. Он был все еще полон той необыкновенной историей, которую поведал ему мистер Такер, ибо, сколько бы он ни тряс головой, избавиться от нее не мог. Снежинка, с которой он хотел посоветоваться, растаяла слишком скоро, так что две старых женщины показались ему более надежными слушательницами.
Пим был не такой человек, чтобы все хранить в себе. Услышав удивительную новость, он спешил поделиться ею с первым встречным, касалась ли эта новость дурного обращения со служанкой, украденного у фермера Толда гнезда с яйцами или очередного лондонского пожара.
— Мистер-то Такер что мне говорит, — сказал Пим, обращаясь к мисс Джаретт, — Господь-то Бог, творец мира, которого пьянчуги зовут Христом перед тем, как пабу-то закрыться, он, оказывается, превращается в те корки от мистера Джонсона, что вы едите у алтаря.
Мисс Джаретт поскорее поднесла муфту ко рту, чтобы не прыснуть, а миссис Патч выразительно подмигнула, словно прекрасно знала об этих чудесах, хотя на самом деле хотела лишь намекнуть мистеру Пиму, что момент для пояснений не совсем подходящий.
Мисс Джаретт, едва скрывающая свое веселье, приложила палец к губам и вместе с миссис Патч проследовала мимо клирика, бросив ему шепотом, чтобы он последил за своими словами, ибо приближается мисс Петтифер.
Пим отступил в сторону, пропуская помещицу, шествовавшую с серебристой сумочкой в руках. Уважительно притронувшись к шляпе, он сообщил мисс Петтифер, что, по его мнению, снег пойдет еще до темноты.
— Разве вы не видите, Пим, — грубовато ответила миссис Петтифер, — что снег уже идет?
Пим взглянул в другую сторону, ибо когда-то у него был друг, которого звали Джон Тул. У них обоих, когда Джон был еще жив, было в обычае встречаться под вечер возле луга, обмениваться замечаниями о погоде, а потом медленно и задумчиво направляться в Кабак. В кабачке, не имея при себе много денег, они распивали жбан пива на двоих, чтобы их заказ выглядел солидным.
Джон Тул повесился, и теперь Пим качал головой на его могиле.
Поскольку мисс Петтифер, как бы поздно она ни являлась, всегда требовалось время на то, чтобы поправить вуаль, попрыскать духами на платочек и преклонить колени, у Пима не было нужды торопиться в церковь. Заложив руки за спину, он наклонился над могилой.
— Джон, — произнес Пим, — я тут такое услыхал, что животик надорвешь, — Бог-то Всевышний в
