Юрий вспомнил походя о недавней встрече в театре:
— Ваш президент присутствовал на представлении. По облику он действительно великий человек. Но, очевидно, не каждому он доступен.
— Напрасно вы так думаете, — возразил Полок. — Он действительно человек строгих правил, но очень прост. Впрочем, — Полок посмотрел на подошедшего к ним хозяина дома, — если мистер Лисянский желает в этом убедиться, мы приглашаем его в субботу на банкет. Президент обязательно будет там.
Лисянский пришел на банкет за полчаса до начала, но у фешенебельного особняка уже стояли роскошные кареты. Гости собирались дружно.
После официальной части Анткок и Полок провели Лисянского в один из многочисленных салонов, окружавших банкетный зал, в котором находился президент. Вашингтон не терпел даже малейшего проявления какого-либо внимания к своей личности. Но тут был особый случай. Ему доложили о русском офицере с английской эскадры, который на время покинул корабль и путешествует по штатам с целью увидеть и познать жизнь американцев.
Лисянского представили, и президент жестом пригласил его сесть.
— Я слышал, сэр, — начал президент и продолжал, чеканя каждую фразу, — что вы проявляете искренний интерес к жизни нашей страны. Это весьма похвально. Штаты и Россия добрые соседи. В свое время Россия проявила уважение к правам человека и отвергла союз с Великобританией против нас. Мы помним об этом.
Лисянский невольно почувствовал радушие в словах сурового на вид собеседника.
Президент кинул изучающий взгляд на Лисянского и спросил:
— Что же больше всего вам запомнилось в Штатах?
— Я не мог за короткое время, сэр, узнать многое, но больше всего меня удивили приверженность ваших граждан к вольности, а также добрые законы и нравственные правила вашей жизни.
Вашингтон остался доволен ответом русского офицера. Несмотря на молодость, тому была присуща незаурядная проницательность и логика мысли.
— Ваша лестная оценка, сэр, приятна, — оживился президент. — Россия вызывает у нас симпатии. В Петербурге уже находится наш посланник Джордж Рассел. Надеюсь, ваше путешествие послужит на пользу нашим народам. Мы еще так мало знаем друг друга…
— Я постараюсь приложить все старания, сэр, чтобы оправдать ваши чаяния.
Вашингтон встал, и они любезно раскланялись.
Вернувшись в гостиницу, Лисянский прежде всего открыл свой дневник: «…Президент Вашингтон обласкал меня таким образом, что я по гроб жизни моей должен ему остаться благодарным и всегда сказать, что не было в свете величее мужа сего. Простота его жизни и благосклонность в обхождении таковы, что в одно мгновение поражают и удивляют чувства».
Наступила весна, и Лисянский отправился на север. Он побывал в Нью-Йорке, Нью-Порте. Его интересовали верфи, доки, постановка кораблестроительного дела. В Бостоне он заметил, что местные жители «более приверженцы к вольности и своим поведением подают лучший пример оной, нежели все южные штаты, между ними нет рабов, а каждый собственными руками или головой достает хлеб».
Заканчивался предоставленный ему отпуск, пора было возвращаться на корабль. Всё виденное наводило на раздумья. Свои мысли он доверял лишь своему молчаливому спутнику. Размышляя о конституции, он справедливо заметил, что каждый из штатов «составляет малую республику, а все вообще — знатное, вольное правление, которое управляется президентом, сенатом и конгрессом. Все они избираются промежду граждан на известное время. Хотя почти не приметна в оной сила гражданской и военной власти, но мне никаких бесчинств видеть там не привелось, которые бы при подобных обстоятельствах могли произойти в Европе, а сему причиной верно добрые законы и нравственность».
3 мая 1796 года на попутной шхуне Лисянский отправился в Галифакс. На рейде стояла эскадра под флагом адмирала Муррея. Но тщетно высматривал он среди кораблей родной «Луазо».
— Ваш фрегат еще не скоро выйдет из Портсмута, — сказал радушно встретивший его Муррей. — Но я думаю, что вы не будете огорчены фрегатом «Топаз». Это самый быстрый ходок на эскадре, а капитан Черч — наш лучший капитан.
Служба на «Топазе» мало чем отличалась от прежних обязанностей на «Луазо». Вахты чередовались с авралами, вечерние беседы в кают-компании затягивались иногда за полночь. Однообразие утомляло, и тогда командир разрешал команде купаться. Все лето эскадра крейсировала вдоль канадского побережья без особых стычек и только в конце августа наткнулась на неприятеля.
— Три судна справа на горизонте! — прокричали с фор-марса.
Через несколько минут капитан Черч внимательно разглядывал их в зрительную трубу.
— Французские фрегаты! — определил он и, не ожидая приказания, распорядился взять на пять румбов правее, поставить все паруса.
И тут же на флагмане подняли сигнал: «Эскадре преследовать неприятеля!» Черч вызвал на шканцы офицеров.
— «Топаз» идет впереди и ждать эскадру нет смысла. Скоро стемнеет, и французы скроются, — капитан решительно посмотрел на офицеров. — Мы атакуем французов, несмотря на их превосходство. Для начала сблизимся с концевым фрегатом вплотную и вступим с ним в дуэль. Остальные французы из боязни попасть в своего, уверен, не будут открывать огонь. Мы выиграем, главное — время. А там подоспеет эскадра. Кто не согласен?
Черч обвел пристальным взглядом офицеров.
— По местам стоять! Барабанщики, наверх! — скомандовал он, и спустя минуту-другую барабанная дробь известила о начале боя. Лисянский занял свое место у фок-мачты.
Как ни странно, французы не решились принять бой совместно, а развернувшись, пустились в разные стороны.
«Топаз» вскоре стал настигать фрегат «Елисавета». Но французский фрегат вдруг начал изменять курс.
— Видимо, там бывалый капитан, — процедил Черч, — он ворочает от наших пушек.
Спустя полчаса «Топаз» сблизился с противником на пистолетный выстрел и первым открыл огонь. Не успел рассеяться дым, как французы ответили метким залпом.
Рядом с Лисянским, на полубаке, ядром сразило двух матросов, у грот-мачты на палубе, окутанной дымом, застонали раненые… Бой разгорался. Повторные залпы «Топаза» обрушились на француза, но тот продолжал уклоняться и яростно отстреливался.
Лисянского, будто бревном, толкнуло в голову, и он, потеряв сознание, свалился на палубу. Когда пришел в себя, голова разламывалась от боли. С трудом поднял руку, вытер кровь с виска, приподнялся. К нему подбежал матрос, оторвал подол рубахи и перевязал рану. Поднявшись, Лисянский перешел к наветренному борту.
— Травить брасы, перевернуть фор-марса-рей, — донеслась команда. Лисянский поспешил к мачте и помог уцелевшим матросам отдать снасти.
Спустившись под ветер, «Топаз» меткими залпами изорвал в клочья паруса на фок-мачте неприятеля. На палубе валялись трупы. «Елисавета» потеряла ход. «Топаз» бил ее почти в упор. Наконец, кормовой флаг на французском фрегате медленно пополз вниз.
Черч начал преследовать остальных французов, но они успели скрыться в наступившей вскоре темноте.
Пошатываясь, Лисянский подошел к Черчу.
— Спускайтесь живо в каюту, Лисянский, — приказал он, — вы вели себя молодцом.
Вскоре пришел доктор и осмотрел рану около виска.
— Убито семнадцать матросов, — грустно сообщил он, — девять раненых и вы в их числе. Вам повезло, еще бы полдюйма — и отдали бы душу богу.
Пленённый фрегат отправили в Галифакс, а «Топаз» двинулся на поиски неприятеля к Бермудам.
Лисянский на следующее утро пытался подняться на палубу, но сильная головная боль и головокружение заставили его лечь в койку. Перед обедом к нему заглянул капитан:
— Вы всецело исполнили долг, а теперь никуда ни шагу, пока не поправитесь. Я прикажу приносить
