назад и определен высочайшим указом. Мню я, что аглицкие истинные мореходы имеют пристрастие к службе на российских кораблях неспроста. Словно магнит, привлекает их наша российская смекалка, хватка, недюжинность матросов. Да к тому же и корабли наши спорые и просторов неизведанных тьма. Особливо на широтах северных и американских. Располагаю сведениями, что и другие Куковы спутники намерены определиться к нам на службу.
Курганов разделил мнение адмирала, а тот в конце беседы проговорил:
— Видимо, вскоре матушка-государыня согласится с мнением Адмиралтейств-коллегии направить корабли на Камчатку и далее в первый кругосветный вояж. Присмотрели мы уже и голову вояжа-капитана Муловского.
— Григория Ивановича? — спросил Курганов. Он знал Муловского как одного из опытнейших и боевых офицеров.
— Он самый, — ответил адмирал…
Памятный разговор этот и вспомнился вдруг Курганову. Он незаметно вздохнул и повернулся к гардемаринам:
— Потому и надлежит вам, господа гардемарины, приумножать знания свои не для парадности, а дабы в будущем умеючи и с достоинством стяг российский по дальным морям, подобно Магеллану и Куку, пронести.
Курганов давно взял себе за правило преподносить воспитанникам не чистую науку, а соединять потребность в знаниях с долгом перед Отечеством.
В тот же день подтвердил неожиданно Ананий слова Курганова:
— Сколь тебя увещевает Николай Гаврилович, а ты все с ленцой штудируешь математику, — Ананий неожиданно дал брату сильного «щелбана» по лбу, — вот погоди, пойдешь в море, будешь там «бабочек» ловить из-за своей нерадивости.
Спустя месяц с небольшим «однокампанцы» — младшие гардемарины — отправились в первое дальнее плавание. Правда, Лисянские, еще будучи кадетами на втором и третьем году, упросили ротного офицера, и их отправили в плавание на гребных судах. Но то были походы вдоль побережья, в шхерах и на веслах.
В начале июня гардемарины перебрались на три фрегата, выделенные специально для обучения гардемарин и рекрутов-новобранцев. «Однокампанцев» распределили равномерно на все корабли. Лисянский попал на «Брячеслав». Его командир, капитан-лейтенант Лотырев, встретил гардемарин добродушно:
— Ну, «фендрики»[3], всех сего же дня распишут по мачтам, коими командуют господа офицеры, — он кивнул на стоящих перед строем офицеров, — даю два дня сроку, пока стоим на якоре. Осмотритесь, все выпытайте у боцмана, — он показал на стоявшего в стороне кряжистого унтер-офицера.
— Корабль наш в строю и должен выполнять боевой маневр, открыть пушечную пальбу по сигналу флагмана. Стало быть, и вы за то в ответе. Послезавтра начнем учения парусные. — Лотырев остановился против Юрия, стоявшего крайним на левом фланге:
— Кто таков и лет тебе сколько?
— Гардемарин Лисянский, — не смущаясь, бойко ответил Юрий, — тринадцать неполных.
— Те-те-те, — почесал затылок Лотырев, — на язык ты вроде горазд, посмотрим тебя в деле.
Лисянский попал в команду на грот-мачту. На первом же учении он лихо первым взобрался по вантам[4] на марс[5], опередив великовозрастных гардемарин. Лотырев удивленно покачал головой, похвалил:
— Ты и в самом деле бедовый, — но тут же строго добавил: — Гляди, на ходу-то, при шквале не выпендривайся, ночью за бортом тебя сыскать нелегко будет, ежели свалишься.
Командир, конечно, не знал, что Лисянский еще в прошлую компанию, будучи на шняве[6], в галерном флоте, подружился со старым боцманматом. Тот приучил его ловко взбираться на марс единственной мачты. И все же командир запретил «однокампанцам» на ходу тренировки на вантах. В основном младших гардемарин старший лейтенант — помощник командира — расписал на различные корабельные работы, приборку верхней палубы, на помпы для откачки воды. Гардемарины помогали разносить паруса, обтягивать ванты, гордени, шкоты. Когда выбирали якорь, все свободные от вахты бежали на бак к носовому шпилю и, обхватив вымбовки [7], помогали матросам.
В середине июня эскадра снялась с якоря и направилась к Гогланду.
— Все наверх, паруса ставить! — пробегая по всем палубам и помещениям, репетовали команду вахтенные матросы.
Спустя минуту-другую — по следующей команде:
— По марсам и салингам![8] — самые сильные и расторопные матросы — марсовые, устремлялись вверх по вантам наперегонки.
Придерживая фуражку, Юрий внимательно следил, как они ловко разбегались по реям, сноровисто отдавали паруса. Небольшая волна раскачивала фрегат, и серое небо в такт качке размашисто прочерчивали огромные мачты с распущенными парусами… Ветер к вечеру усилился, фрегат накренился, по верхней палубе приходилось передвигаться, придерживаясь за натянутые канаты.
В середине июля отряд фрегатов отделился от эскадры. После якорной стоянки у Тагелахта бригадир Гибс повел фрегаты в Балтийский порт, а затем на Ревельский рейд. Старшие гардемарины работали с секстанами[9], определяли место корабля, бросали с кормы лаг[10] и, потравливая лаглинь[11], определяли скорость фрегата, несли вахту у штурвала рядом с вахтенными мичманами, у нактоуза[12], выдерживая заданный румб по компасу.
Юрий присматривался, в свободные минуты старался быть поблизости от вахтенного мичмана. В пути отряд попал в шторм. Ночью ветер усилился, пришлось вызывать наверх команду, брать рифы у парусов. К утру ветер несколько стих, но разведенная им волна еще долго сопровождала фрегат.
В Ревеле простояли целую неделю. Проводили шлюпочные учения, драили палубу, поправляли такелаж после шторма. Погода постепенно улучшалась, лето брало свое. В субботу выглянуло солнце, а в воскресенье гардемарин повезли на берег. Едва ступив на твердую землю, Юрий почувствовал себя как-то непривычно. Оглянувшись на товарищей, он понял, что те тоже не в «своей тарелке». Им не стоял ось на месте, тянуло из стороны в сторону, суша казалась зыбкой, ноги ступали словно по ватному одеялу. Переминаясь с ноги на ногу, гардемарины поглядывали друг на друга, озираясь вокруг. Все они впервые очутились на эстляндском берегу, и молодой мичман сразу из порта повел их в старый город, расположенный в крепости на холме.
Миновав крепостные ворота, гардемарины медленно поднимались в гору по узким улочкам Вышгорода. Лисянского удивила, в отличие от Кронштадта, необычная чистота каменных мостовых. Навстречу попадались опрятно одетые горожане, ремесленники. Румяные девицы в нарядных чепчиках лукаво поглядывали на молодых матросов, перешептывались и весело хохотали им вслед. Непривычно звучала незнакомая речь горожан. Проголодавшихся гардемарин мичман повел в небольшую, но уютную таверну, где пахло свежими булочками и копчеными окороками. В углу за столиком сидели трое мужчин. Оттуда донеслась немецкая речь.
— В Эстляндии проживает немало остзейских пруссаков, — вполголоса пояснил гардемаринам мичман.
На фрегат возвращались вечером перед спуском флага, солнце уже коснулось горизонта. Вечер выдался тихий.
— Нынче любо на верхней палубе переночевать, — предложил Юрий друзьям Иринарху Тулубьеву и Паше Карташеву. Те согласились, и, спросив разрешения у вахтенного мичмана, друзья расположились возле грот-мачты, рядом со световым люком. Долгие сумерки сменились ночной прохладой. Едва гардемарины задремали, с разных сторон понеслись звонкие команды:
— Т-о-о-овсь!.. Ноль! Т-о-о-овсь! Ноль! — неслось со шкафута[13] и кормы.
Юрий приподнялся. Тут и там на палубе светились фонари. Гардемарины старших классов проводили
