Тем временем: Телевизор с человеческими лицами

По оценкам Комитета по государственному использованию и охране памятников, сегодня в Петербурге в активной фазе разрушения 1317 исторических объектов. Высотный регламент изменен. Инвесторы прорвались уже и на Лиговской проспект, и на Невский, и на Вознесенский, и на Крюков канал, и на Декабристов. Они переделывают фасады, выдавая реконструкцию за реставрацию. Известные питерцы пытаются бороться, публикуют обращения; после этого у Александра Сокурова вдруг сами собой отменяются театральные постановки, а Юрий Шевчук исчезает из медийного пространства.

Самым шумным архитектурным делом «нулевых» стал проект строительства 400-метровой газпромовской башни, которая изменит силуэт великого города, станет его доминантой, придавит весь городской ландшафт. Против этого проекта восстала общественность; но, во-первых, он так и не отменен. А во-вторых и в-главных, под шумовой завесой скандала городские власти вывели из списка охраняемых объектов 35 000 питерских строений. (Данные Наталии Душкиной, профессора МАРХИ, внучки великого советского архитектора, который построил Детский мир и станцию метро Кропоткинская; она была нашим гостем не раз.) Пьяный Хлестаков вдохновенно врал про 35 000 одних курьеров; 35 000 обреченных зданий — это жутковатая правда. Московские методы отъема территории, как по франшизе, переданы питерским застройщикам; они уже готовят зажигательные смеси для машин и бейсбольные снаряды для непонятливых упрямцев. А в Томске, как свечи, горят великие деревянные дома 19 столетия — высокие, утонченные. А старый Екатеринбург давно уже превратился в гетто посреди провинциальных небоскребов…

Алексей Ильич Комеч, пока был жив, охотно принимал участие в этих программах. Один из разговоров был посвящен печальной судьбе русского архитектурного конструктивизма.

Участвуют: Алексей Комеч, историк культуры, Михаил Хазанов, архитектор, Наталья Душкина, историк архитектуры, Ирина Коробьина, руководитель Центра современной архитектуры, и Наталья Самовер, историк, журналист.

Ведущий. Правда ли, что в списке архитектурного наследия ЮНЕСКО, которое подлежит охране и защите, русский ХХ век почти отсутствует?

Душкина (страстно). В немнет ни одного яркого русского архитектора ХХ века. Кроме Константина Мельникова, который на Западе признавался с 30-х годов как единственный русский советский архитектор, конкурентоспособный с крупнейшими мастерами мира. А если наши власти, которые несут ответственность за состояние памятников в этой стране, не примут безотлагательных мер, Россия навсегда потеряет саму возможность выдвигать свои кандидатуры для включения в список ЮНЕСКО.

Ведущий. Алексей Ильич, применительно к ХIХ, ХVIII веку ситуация, вроде бы, поспокойней. Памятники под охраной. Но мы с Вами встречаемся в нашей программе практически ежегодно, и год от года в промежутке между программами памятники уничтожаются, уничтожаются, уничтожаются, уничтожаются. Тогда чего же ждать нам в отношении ХХ века, который даже и этими формальными прикрытиями не защищен?

Комеч. Парадокс: наследие, которое казалось таким современным и, честно говоря, советским, даже в советское время не получало нужной защиты и передало эту проблему нам. Все дело в том, что памятники русского авангарда возникли в эпоху больших идеалистических порывов и строительства нового общества, нового быта, новых форм жизни, которые очень быстро умерли. Фабрики- кухни и общежития для счастливого народа, дома быта, они теряли смысл со временем…

Ведущий. Но клуб Мельникова «Буревестник» стоял.

Комеч. Клубы некоторые стояли. Универмаги использовались. Но их формы сделались чужими для власти уже с середины 30-ых годов. Недостаточно богатыми, недостаточно парадными, мажорными, монументальными. Современные высшие слои администрации, богатые люди, симпатий к этой архитектуре тоже не испытывают. Они относятся к ней как к нищей и бедной. Одно дело, мрамор, позолота и все блестящее, другое дело эти бедные материалы и штукатурки, примитивный металл и обильное стекло.

Ведущий (обращается к архитектору Хазанову почти опасливо, боясь обидеть). Вы человек, любящий город, но, тем не менее, Вы активный практикующий архитектор. Вы не можете, как теоретик и искусствовед, рассуждать философски. У Вас есть конкретный градостроительный план, отношения заказчиком, застройщиком, городом. Как выходите из противоречия?

Хазанов (драматически). С трудом. Это трагедия, на самом деле, причем с архитектурой не только ХХ века, но и с концом XIX, и с серединой; очень острая и страшная ситуация. По очень простой причине. Она никого сегодня не интересует. Сюда приезжает масса архитекторов иностранных. Первое, что они спрашивают, где Мельников, где Душкин? Мы говорим: это пока стоит, а этого уже нет… Мне просто стыдно и за себя, и за наш цех архитектурный: посреди города умирают мировые шедевры, а мы все заняты своими делами. Архитекторам очень удобно — и мне, я себя не отделяю — мне очень удобно как бы не смотреть по сторонам. И не замечать идиотские документы типа списка двухсот пятидесяти домов в Москве с деревянными перекрытиями, подлежащими сносу или реконструкции. Весь мир гордится своими деревянными перекрытиями. В Париже они выставлены напоказ, занавески не вешают для того, чтобы показать возраст дома. У нас же: ах, Боже мой, проблема деревянных перекрытий. Мы будем присутствовать при том, как выкидываются печки, камины, потолки, летят детали. Я думаю, что делается это осознанно, потому что существует целая индустрия вторичного употребления дверных ручек, которые снимаются с домов. Камины вы можете встретить в комиссионках… Мне кажется, что пора изучить экономику процесса сноса.

Ведущий. Ей можно противопоставить какую-нибудь другую экономику, которая будет рентабельней?

Хазанов (разводит руками). Ну, господа. Булочная или кафе на углу в старом городе, они рентабельней, наверняка, в десять раз, чем в новодельном городе. Потому что это тени предков — ладно; память места — ладно; но есть еще и энергетика рук, которые это все строили, это рукотворно.

Ведущий. Но Вы же прекрасно знаете, что приходят новые русские деньги, и решают все за вас.

Хазанов. Это страшная сила. Можно сколько угодно говорить заказчикам: ребят, вы уничтожили антикварную ценность, стоимостью в миллиарды. А построите простой домишко, по 12 тысяч баксов за квадратный метр. И он никакой ценности даже через 50 лет иметь не будет: это не ручная работа, это не первичное, это не креативное. Ноль внимания. Видят ли люди себя в городе через десять, через двадцать лет? видят своих детей? Внуков? Я живу в прадедовском доме. Вот мне так повезло. Несколько поколений семьи. Вот здесь булочная, куда ходили десятилетиями за хлебом. Вот здесь молочная. А вот дом, который всегда здесь стоял. Он в ужасном состоянии? В ужасном. Стоит снести и сделать что-то новодельное? Конечно, нет. И бабушек переселять не надо. Они ведь тоже памятник своего времени и своего района… В моем детстве жители Арбата очень сильно отличались от жителей Таганки. И там и там был свой сленг, были свои городские сумасшедшие. Были свои положительные герои, отрицательные; была система московских дворов, это же все целый мир, целая жизнь, это же уходит неимоверно с каждой купленной квартирой. Приезжают люди с деньгами, нефтяники из Сургута, из Нефтеюганска, и первое, что они делают — евроремонт. … А полы, а потолки, а дверные ручки, а… Давайте плакать.

Ведущий. Мне недавно рассказали характерную историю. Известный скульптор принимал заказчиков из нефтяных краев, — а такполучилось, что он живет в собственном доме, и не где- нибудь, а в районе Белорусской. Дом, как положено, старый, не новодельный. Выходя, жена заказчика шепнула дочке назидательно: видишь, как человек живет? и ничего, не отчаивается… Спасти-то ситуацию можно или нет?

Душкина (с некоторым пафосом). ХХ век создал абсолютно новый язык архитектуры. Мельников — это Брунеллески ХХ века. В четырех странах мира, Франции, Германии, Нидерландах и России, появились архитектурные сооружения, ломающие все исторические стили. И Россия создала один из самых ярких памятников, который находятся в