Тем временем: Телевизор с человеческими лицами

они были непосредственно с жизнью связаны.

В разговор включается Андрей Макаревич

Макаревич. Вообще удивительное дело. Недавно, после одной премьеры в Москве Саша Градский сказал удивительно точную вещь. Все здорово, артисты хорошие, декорации замечательные — жалеть некого. Не цепляет тебя то, что происходит. Хотя о таких технических возможностях, таких декорациях двадцать лет назад мечтать было нельзя.

Табаков. Нет, не могу разделить пристрастия Марины, хотя с интересом читаю ее, и, не будь ее публикаций, да не поехал бы я в Германию, смотреть ихний театр. Но скопил денег, поехал. Прихожу, заплатил… нет, вру, по сниженной цене дали, но хорошее место. Интеллигентный театр, «Шаубюне» ам Ленинер платц, значит, на площади Ленина. «Огнеликий» называется пьеска. Один тинейджер и другой тинейджер как-то пытаются образовывать друг друга в «науке страсти нежной». Она его образовывает, а он пользуется этими… (Ведущий. Наработками.) …да, услугами. Но недолго длилось это счастье. Появился очень крупного размера владелец сильной машины мотоцикл, красавец, нордический характер, белые волосики разложены так вот, кожа белая-белая, вся сетка, значит, венозно-артериальных сосудов видна, не загорал, наверное, никогда. Он появился — и она отказала братку, стала баловаться с мотоциклистом. (Василий Аксенов. Захватывающая такая, очень современная тема.) Имеются папа и мама, мещанского, кляйне-бюргерского ума и нравственности, ну просто, майне гроссе идиотен, даже на них как-то и всерьез смотреть не надо. Но мама, будучи недовольна практическими действиями дочки и сына, выходит на сцену и начинает умываться. Сначала умыла шейку, потом сбросила верхнюю одежду, под мышками умыла, потом сбросила все — промежность свою промыла, значит, и в этом состоянии продолжает детей поучать… А женщина после пятидесяти пяти, оплывшая, ну сами понимаете, никак не способствует усвоению нравственной, понимаете, программы, имеющей отношение к сегодняшней действительности в Федеративной Республике Германии.

А дальше — вразнос пошло! Парень, недовольный поучениями, а также изменой сеструхи, сжег сначала школу. Потом он так долго смотрел на пожар, дело рук своих, что обжег сильно лицо свое, мамка намазала его белым кремом, и он медленно-медленно, долго оплывал с этим белым кремом, лицо у него в топленое масло превращалось… И дальше, ребята, пошло совсем нехорошо. Дальше на сцену вышел парень без мотоцикла, прикрываясь полиэтиленовым темного цвета мешком, и говорит: что ж он делает, он мою одежду почти всю сжег!

Аксенов (сквозь слезы от смеха). И все это ты понимал сам, да?

Табаков, несколько даже обиженно. А как ты думаешь? Потом отбросил он полиэтилен и остался ню, такой вот грандиозус вульгарис… И дальше, ребята, стал дергать себя за гениталии. Дергает и дергает. Безо всякого на то повода! Дергает! Потом, когда… (стихийные аплодисменты)…когда закончил дергать — ушел, видать, от стыда со сцены. Дальше закончилось совсем гиньольно. Папка с мамкой, мещане, кляйне- бюргеры, заснули вечерком, а Танечка и Ванечка в этую самую спаленку с молотком. Сначала бил-бил сынок по головам папку с мамкой, бил-бил — не добил. Подошла сеструха и закончила процесс этот. Добила.

Я понимаю, что я комический артист и высмеять могу кого угодно… Но, как бы вам сказать, после такого думаешь: нет, Запад есть Запад, Восток есть Восток. Такие срыгивания немецкого экспрессионизма двадцатых годов у нас не пройдут, и слава Богу.

Аксенов. И как вела себя публика?

Табаков. Я бы так сказал: серьезно. То есть не свистели и… (Ведущий. Значит, задевало за живое?) Видимо… И это, ребята, был не самый худший спектакль. А вот когда по Лессингу, по «Эмилии Галотти» прошлись…

Давыдова. Да, прекрасный спектакль, один из лучших… Прекрасный спектакль!

Табаков. А-а-а-а-а-а… Тогда рассказываю, тогда рассказываю! На сцене беспредметное пространство, две стены, и там делеко-далеко дверца, и оттуда долго, секунд сорок, идет человек. Подходит к рампе и начинает кривляться; когда в школе-студии кто-то из нас так играл, то Василий Иосифович Топорков говорил: «артист-ражист»… И такое длится, простите меня, час пятьдесят без перерыва… Немец, когда заплочено, не позволит изгадить себе вечер. Он досидит до конца и уйдет с каким-то содержанием. А меня никак не достигали эти экзерсисы. Я сидел и все думал: кто ж вас так плохо учит играть-то? Что ж вы кривляетесь? Ну, словечка в простоте не скажете — все с ужимкой! Я-то, в отличие от них, умею и так, что позволяю себе редко, а умею по-другому, да еще других учу, чтоб по- другому, и у меня получается иногда. И вот различие нашего подхода к предмету, который называется «театр». То, что я делаю, это вроде как бы все-таки просветительская деятельность, временами успешная, временами менее успешная; развлекая, как говорится, дидактику допускаем, и большего смысла для театра я не вижу. (Аплодисменты.)

Ведущий, обращаясь к Марине Давыдовой. Марина, во- первых, из этого можно сделать вывод, что русский театр уж точно жив и в полном расцвете. (Табаков. Да, я сегодня имел успех.) Успех и еще какой. Во-вторых, конечно, у критика судьба, особенно у театрального, незавидная, потому что переиграть большого артиста невозможно, даже и пытаться бесполезно.

Давыдова. Теоретически так и «Гамлета» можно пересказать, если обладать даром таким…

Табаков. Если плохо играть «Гамлета», то можно и «Гамлета» так пересказать.

Ведущий. Переубедил Вас Олег Палыч или нет?

Давыдова. О, нет, нет, совершенно не переубедил. Но мне было так интересно, я просто готова… (Ведущий. Вот ради этого мы в театр и ходим.) …часами сидеть и слушать, как Олег Палыч рассказывает про немецкий театр, который я очень люблю.

Занавес

РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА № 5

29 марта 2009 я перепечатал, с сокращениями, в своем ЖЖ (arkhangelsky) статью главреда «GQ» Николая Ускова про телеканал «Культура», чтобы послушать, что люди об этом обо всем думают.

Братская могила канала 'Культура'

Неужели жизнь духа — обязательно гниение плоти? [6]

В советских учебниках по истории были разделы под названием «Культура», где в братской могиле гнили сведения о литературе, изобразительном искусстве, архитектуре, философии и народном творчестве, — словом, все то, что не помещалось в величественное полотно социально-экономической истории… Сменилась эпоха, но братская могила осталась и в учебниках, и в головах, материализовавшись в беспрецедентный медийный феномен телеканал «Культура». За пределами этой резервации бурлит потрясающая своим разнообразием и богатством жизнь ума, чувств, стремлений, амбиций. Но им на «Культуре» не место. Это мавзолей. В мавзолее должно быть чинно, тихо и заунывно. Живые голоса звучат