- Вы бы, - говорит, - бабёночки, ещё польта на себя нацепили. Воняют, - говорит, - халатики-то.
Бабёночки на Сусанну Григорьевну посмотрели и говорят:
- Заткнись, - говорят, - старая перечница. А то сейчас сама завоняешь.
Вздохнула Сусанна Григорьевна, головкой покачала. Не сказала ничего. Да и что тут скажешь-то?
Сидит дальше. Дышит. Глаза прикрыла, вроде полегче стало. Вроде не так пахнет.
Тут заходит энергичная такая бабёночка с ушатом воды.
- Эхма, - говорит, - чего-то у вас тут прохладно. Сейчас, - говорит, - парку поддадим.
И с ушатом своим к печке направляется.
Взмолилась Сусанна Григорьевна:
- Что вы, - говорит, - бабёночка, какие экзекуции вздумали устраивать! Дозвольте, - говорит, - так посидеть, подышать свежим воздухом.
Ухмыльнулась бабёночка. Ушат свой поставила, подбоченилась и говорит:
- Это, - говорит, - какое ж у нас население эгоистичное! Самой не надо, так пущай другие мёрзнут. Нет, - говорит, - недопустимо из-за одной малахольной людей удовольствия лишать. Это, - говорит, - ежели каждый начнёт свои порядки устанавливать, что ж такое будет?
И цельный ушат без дальнейших переговоров в печку опрокидывает.
Батюшки-светы! У Сусанны Григорьевны в глазоньках потемнело, в горлышке пересохло. Сидит она, горемычная, воздух ротиком ловит, ручками за сердце хватается.
Встала наконец Сусанна Григорьевна со своего полка, а ноженьки-то у ней и подкосились. Насилу выползла, сердечная.
Поплелась Сусанна Григорьевна в предбанник. Отдышаться и в себя прийти от таких потрясений. Доплелась она до скамеечки, где барахлишко своё оставила. Смотрит - что такое? Нету барахлишка. Скамеечка стоит. Спинка у скамеечки на месте. А на крючочках чужие вещички развешаны.
Там в бане скамеечки такие с высокими спинками. К спинкам крючочки приколочены. Которые помыться пришедши, на тех крючочках своё барахлишко оставляют.
Стоит Сусанна Григорьевна, глазками хлопает. 'Может, - думает, - скамеечка не та?' Огляделась она окрест. Нету. Скамеечка та. И спинка на месте. И крючочки не оторваны. Барахлишко только на крючочках чужое. Незнаемое барахлишко. Стоит Сусанна Григорьевна. Удивляется.
Тут подходит к ней бабёночка. Голенькая. Мочалкой помахивает.
- Это, - говорит, - ваше, что ли, тут тряпьё было оставлено? Так я его поскидала. Я, - говорит, - уже пять лет в этой бане моюсь и завсегда на данной скамейке разоблачаюсь. А тут, глядите! Тряпьё какое-то развесили. Прямо скамейки узнать невозможно. Нет, - говорит, - я никому не позволю свои портки на мою скамейку развешивать. Пока меня нету - пожалуйста! А так, чтоб на моих глазах... Нет, - говорит, - не позволю! А ваше тряпьё, между прочим, вон, на стуле возле входа валяется.
Постояла Сусанна Григорьевна, посмотрела на мочалку. Хотела было плюнуть той бабёночке в глазоньки. Или в волосья рученьки запустить. Да передумала. Уж больно у самой сердце в ту пору колотилось.
Махнула она рукой, подумала: 'Ну вас!', и домой пошла.
Семейная драма
Недавно, мне рассказывали, произошёл в Москве презабавный такой случай из области семейного предания. Дело было так.
Одна юная особа, получившая высшее образование в университете и мечтавшая свои полученные знания обратить на пользу человечеству, поступила на службу к своему зятю. Иными словами, к мужу своей сестры. Этот зять был хозяином некой конторы. И в эту свою контору он принял нашу девицу на должность.
Деятельность конторы, ей-богу, трудно определить словами. Скорее всего, тая контора покупала всё одно