– Откуда я знаю? Может быть, у твоей любовницы-квартеронки. Может быть, у актрисы, которую ты содержишь. А может быть, и у обеих, если они узнали друг о друге!
Прошло мгновение, прежде чем он ответил ей со странной интонацией в голосе:
– У меня нет любовницы-квартеронки.
– Не лги! – сказала она, возвращая назад его собственные слова и произнося их тем же тоном. Он медленно, с расстановкой сказал:
– У меня нет любовницы-квартеронки.
– Я видела ее! Я видела, как она ходила по комнате в шелках и кружевах и улыбалась тебе так, будто не могла дождаться, пока все уйдут. – Она не собиралась говорить все это, но кипевшее у нее внутри возмущение заставило выплеснуть эти слова.
– Ты ревнуешь! – В его голосе послышалось какое-то первобытное удовлетворение, смешанное с радостью.
– Ревную? – воскликнула она. – Я испытываю отвращение. Ты испорченный, развращенный негодяй- убийца и шантажист, который обманом заманил меня к себе в постель и пытался воспользоваться мною, чтобы добиться респектабельности.
– Возможно, – сказал он, подходя к ней и возвышаясь у нее над головой. – Но, находясь в моей постели, ты наслаждалась этим.
– Нет! – дрогнувшим голосом воскликнула она, чувствуя, как ее колотит мелкая дрожь.
– О да, наслаждалась. И даже при том, что ты согласна скорее умереть, чем выйти за меня замуж, при том, что ты хотела бы видеть меня гниющим в тюрьме, ты ревнуешь меня к любой другой женщине, которая, как ты думаешь, могла побывать в этой постели.
Она сделала шаг назад, ощутив при его приближении, что в ней просыпается тревога и что-то еще.
– Это же смешно! Я не имею ничего против тебя!
– Нет, конечно, нет, – сухо и язвительно ответил он. – Кстати, хирург сегодня снял швы и сказал, что моя разбитая голова заживает очень хорошо.
– Это была случайность!
– Ты так сказала. Но это небольшая цена за все, что было сказано и сделано. – Его голос замедлился и стал соблазнительным благодаря своей хрипловатой глубине. – Я предоставляю тебе возможность попытаться разбить мой череп еще раз, если тебе это доставляет удовольствие. Между нами никогда не было ничего, кроме ненависти и недоверия, и лишь иногда яркой вспышкой проносилось… что? Желание? Похоть? Что бы это ни было, оно может служить частичным возмещением того, что мы сделали друг с другом. Если мы позволим это.
У нее за спиной находился угол, где стена поворачивала. Она заметила его боковым зрением, но прежде чем она сделала шаг в этом направлении, Равель преградил ей путь. Между ними в воздухе ощущалось такое напряжение, что ночь, казалось, вибрировала. Она чувствовала сдерживаемую им мужскую силу, ощущала тепло его тела. От сознания этого ее кожа горела так сильно, что это причиняло ей боль. Ее мышцы напряглись, как бы ожидая удара. Она смотрела на него, приоткрыв влажные губы, и лунный свет отражался в ее серебристо-синих глазах.
– Нет, – прошептала она, и этот шепот был похож на слабый призрак голоса.
Он грубо рассмеялся.
– Ты – дочь дьявола, Аня Гамильтон, кара для моей души, моя Немезида, посланная для того, чтобы гнать меня в ад и обратно. Делай со мной что хочешь, но я должен получить тебя. А если я должен, то какое место подойдет для этого лучше, чем это?
Он приблизился к ней, и его жесткие солдатские руки сомкнулись на ее руках выше локтя. Она не знала, что толкнуло его на это – гнев, похоть или отчаяние, – но когда он притянул ее к себе, у нее внутри вспыхнула та же сила. В течение какого-то мгновения она сопротивлялась, стараясь вырваться из его рук, а потом, резко переменив образ действий (подобная перемена крайне шокировала бы ее, если бы она остановилась хоть на мгновение, чтобы задуматься об этом), она бросилась к нему, подняв руки, чтобы обнять его за шею. Она подняла вверх лицо, чтобы встретить его твердые губы, и тихо, радостно вскрикнула, когда почувствовала их обжигающее прикосновение. Ее соски затвердели, как только она прижалась грудью к его твердой груди под атласным жилетом. Она чувствовала, как пуговицы его рубашки больно впиваются в ее грудь, а сквозь юбки ощущала его пульсирующую твердость. Ее охватил какой-то дикий восторг, стерший мысль о времени и месте и оставивший лишь обжигающее ощущение желания и странную, разрушительную радость.
Равель встретил ее ответную атаку, поглощая ее так, как жаждущий мог бы поглощать чистую, свежую жидкость, чувствуя головокружение от ее силы, которая как прекрасный бренди опаляла его глубоко внутри, проникая все глубже и глубже и заставляя все более сильным огнем пылать охватившую его боль. Ее твердые груди, прижавшиеся к нему, тонкий изгиб ее талии и выпуклости бедер под его руками доставляли ему и огромное наслаждение, и одновременно мучение. Никогда не было и никогда не будет другой женщины, которая смогла бы довести его до таких головокружительных высот или так легко сломить его оборону, которая могла бы ранить или исцелить, спасти или разрушить саму его жизнь, если бы она этого захотела, если бы она обнаружила, какой властью над ним обладает. Она была само волшебство – ее вкус, ощущение, ее теплый розово-женский запах, очарование, которого он слепо жаждал, которого не хотел и не мог избежать.
Одежда, разделявшая их тела, была невыносимой преградой. Аня опустила руку и скользнула ею под его сюртук, провела рукой по мышцам его груди, и прижала ладонь к его спине. Медленно прижимаясь к нему волнообразными движениями, она опустила и вторую руку и стала двумя руками расстегивать пуговицы его жилета. Он со свистом втянул воздух сквозь зубы, и это послужило ей одновременно наградой и поощрением, и она принялась расстегивать рубашку. Распахнув рубашку, она прижала свои ладони с чувственным восторгом к густым мягким волосам, растущим у него на груди, а затем нашла его плоские соски и теребила их пальцами до тех пор, пока они не затвердели.
Хрипло вздохнув, он сбросил с себя сюртук и швырнул его на землю. Он потянул ее вместе с собой вниз, и они стали на колени на его шелковой подкладке. Он вынул булавки из пучка, в который она торопливо закрутила свои волосы, когда в спешке собиралась следить за ним. Шелковые пряди упали сверкающим занавесом ей на плечи. Он протянул к ней руки и вновь притянул к себе, чтобы еще раз встретиться с ней губами. Его язык, изгибаясь, переплетался с ее языком, их шероховатые поверхности терлись друг о друга, впитывали вкус друг друга, исследовали друг друга. В то же самое время он исследовал пальцами высокий ворот жакета, надетого на ней, и платья под ним, и обнаружил ряд маленьких пуговок, на которые они застегивались от талии до самого горла. Ловко и терпеливо он начал расстегивать их одну за другой, пока не дошел до ее нежных округлых грудей, где, внезапно обезумев от стоящей перед ним задачи и ее теплого трепещущего тела, он сунул руки внутрь и одним движением разорвал оставшиеся пуговицы, порвав при этом и лифчик, который был надет под платьем.
У Ани перехватило дыхание, когда упругие груди были высвобождены и оказались у него в руках, которые тут же стали их тепло и нежно ласкать. Она тонула в ощущениях и в лунном свете, ее захлестывали темные воды рискованных желаний. Ее кожа горела от напряжения и желания, а разгоряченная кровь пульсировала в венах. Когда Равель наклонил голову, чтобы ощутить вкус абрикосово-розовых сосков, обнаженных им, она сбросила с его плеч рубашку, высвобождая его широкие загорелые плечи, которые казались особенно рельефными в обливающем их лунном свете. Она провела пальцами по его вьющимся волосам и наклонилась к его уху, короткими кошачьими движениями прикасаясь языком к изгибам ушной раковины.
Он с трудом оторвался от нее и выпрямился, чтобы расстегнуть пуговицы брюк. Она протянула к нему руку, но не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы кончиками пальцев, в которых она ощущала покалывание, проследить очертания выпирающей изнутри продолговатости, провести вверх по его твердому плоскому животу с тонкой линией темных волос в центре, а затем с поглотившим ее интуитивным восторгом направить их туда, откуда брала свое начало его мужественность.
Он глубоко вдохнул и с силой прижал ее к земле, откинул вверх юбки и снял с нее панталоны, так что ее точеные длинные ноги матово замерцали среди вороха нижних юбок. Очарованный этим зрелищем, он провел рукой по напряженным мышцам ее бедра вниз к колену, а затем по нежным очертаниям икры. Он наклонил голову, чтобы прикоснуться языком в тому чувственному месту, где ее нога сгибалась в колене,
