потребностей.
Марш начался. Шедшая сзади пара буквально наступала им на пятки, а они в свою очередь очень близко подошли к идущим впереди, которые отстали от остальных, и поэтому прошло несколько минут, прежде чем он смог ответить. Когда он заговорил, в его тоне было слышно смирение.
– Мне следовало бы знать, что ты вложишь самый худший смысл в любое слово, сказанное мной.
– В этом случае он уже находился там. Но тебе не нужно больше беспокоиться и повторять свое предложение. Ты больше не найдешь союзника в мадам Розе. Я знаю, почему она не отказала тебе в твоей просьбе в тот раз, почему она была на твоей стороне. Подобный шантаж, каким бы искусным он тебе ни казался, не сработает во второй раз.
– А кто, – начал он убийственно нежным голосом, – сказал, что будет второй раз?
– О, так его не будет? В таком случае я буду весьма обязана тебе! – Ее глаза были такими же темными и холодными, как глубины океана.
– Я надеюсь, ты не сообщила Муррею о роли, которую сыграла мадам Роза в нашей с ним ссоре?
– Конечно, нет!
– Хорошо. Я как-то сомневаюсь, что он сможет это правильно понять. Это как раз то самое, что могло бы заставить его броситься ко мне, дыша праведным гневом и настоять на том, чтобы мы продолжили с того места, на котором остановились.
– Лучше бы я разрешила ему встретиться с тобой на дуэли. Сомневаюсь, что ты был бы таким самодовольным сейчас. – Никто не мог довести ее до такого гнева, как этот человек. Никто!
– Да, действительно, – подтвердил он с величайшей готовностью, – при достаточном везении я мог бы даже быть убит.
Марш закончился. Оркестр сразу же начал играть вальс, и стройная колонна проходивших маршем тут же рассыпалась, партнеры повернулись друг к другу, и пары заскользили под музыку. Равель не дал ей шанса отказать ему в танце. Он решительно положил свою левую руку на изящную талию Ани и твердо сжал ее левую руку в своей. Они закружились в вальсе, и их тела исключительно гармонично двигались под музыку.
Убит? Это слово заставило Аню похолодеть. Нет, этого не может быть! Он так полон жизни, он обладал такой силой ума и тела! Казалось невозможным, что все это может закончиться в одно мгновение.
Но это было возможно. Подобно языческому богу, которого он олицетворял, он мог в один момент лишиться всего своего могущества. Не останется ничего, кроме памяти о нем в сердцах некоторых людей и букв, вырезанных на надгробной плите.
А как же тогда любовь, которую она чувствовала, любовь, которая, подобно ее сердцу, билась у нее внутри с такой силой, как будто настойчиво искала выхода?
Она задумалась, что произошло бы, если бы она внезапно сказала: «Я люблю тебя, Равель»? Поверит ли он ей? А если поверит, засмеется ли? Воспользуется ли он ею? Останется ли равнодушным или, что хуже всего, почувствует жалость к ней?
Он не был единственным обнаженным до пояса мужчиной в зале – здесь были также фавны, которые сопровождали его, и сатиры, сопровождавшие Вакха, – но он явно был самым великолепным из них. Половина сидевших в ложах женщин следили за ним в бинокли, и большинство из них с радостью пожертвовали бы своим добрым именем за честь быть вызванной им на этом балу у Комуса.
Почему же женщины, несмотря на всю свою кажущуюся степенность, так обожают повес и распутников? Подобно бабочкам, стремящимся к огню, они наслаждаются близостью опасности. Она не должна быть глупой бабочкой.
– Твоя мать сегодня здесь? – спросила она, еще раз окидывая взглядом лица женщин, сидящих в ложах.
– Я не смог убедить ее прийти сюда.
– Надеюсь, она не заболела?
– Нет, нет. По правде говоря, ее литературный кружок проводит встречу сегодня вечером, и она предпочла отправиться туда. Ее болезнь скорее причиняет ей неудобства, чем препятствует заниматься тем, чем она хочет. Возможно, ее сердце чуть слабовато, но я обнаружил, что оно становится еще слабее, когда она хочет заставить меня что-то сделать.
– Например, остаться в Новом Орлеане, вместо того чтобы отправиться с Уильямом Уокером в Никарагуа прошлой осенью?
– От одной мысли об этом у нее чрезвычайно усилилось сердцебиение. Она очень мудрая леди, хотя и немного хитрая.
Теплота его голоса вызвала какое-то странное ощущение в сердце Ани.
– Я полагаю, твоя мать видела парад?
– Да, и объявила мой костюм вульгарным, но впечатляющим.
– Женщина со вкусом, – притворно-застенчивым голосом сказала Аня.
Конечно же, он был впечатляющим. Находясь так близко к нему в обществе, при том что он был полуобнажен, она чувствовала, что ей становится все жарче. Этот жар, казалось, исходил из нижней части тела, воздействуя на нее так, как если бы Равель действительно был всемогущим Паном.
Равель, бросив взгляд на нежный румянец у нее на щеках, пробормотал:
– Я рад, что он тебе нравится.
Чтобы сменить тему разговора, Аня принялась искать в уме что-нибудь подходящее.
– Мне кажется, я не поблагодарила тебя за то, что ты так доблестно бросился спасать меня сегодня днем. Он покачал головой.
– Ты можешь рискнуть и сделать это сейчас.
– Моя жизнь много значит для меня, и было бы величайшей неблагодарностью не выразить тебе свою признательность.
– Она значит много и для меня.
Она обдумывала эти слова в тишине, в то время как они кружились по залу в вихре ее пышных юбок и волны голубого шелка практически скрывали нижнюю часть его тела.
Зеленый плащ развевался у него на плечах, а в золотом шнуре, стягивающем его, в брошах-застежках, в золотистой маске и короне из листьев отражались блики света, так что вдвоем они представляли собой вращающийся калейдоскоп движения, цвета и ярких золотых бликов.
Постепенно между ними возникло ощущение единения, ощущение того, что ограничения исчезали, а враждебность улетучивалась. Они двигались синхронно, как бы в едином порыве. Как бы много или мало чего-то еще не существовало между ними, этой физической гармонии нельзя было отрицать. Она сама по себе была удовольствием, приносила подлинное удовлетворение.
Его руки были сильными, движения уверенными, а чувство ритма природным. На этот короткий промежуток времени Аня полностью, с безоговорочным доверием отдалась ему. Она знала, что он не подведет здесь ни ее, ни себя.
Легко, без устали, она кружилась, ведомая им, инстинктивно следуя за ним с такой точностью, что Равелю она казалась частью его самого, костью от кости, плотью от плоти, и расстаться с ней значило как бы отрубить себе руку. Он не хотел ее отпускать. Никогда больше в своей жизни.
Это было безупречное, свободное слияние душ, разумов и тел, нечто, направляемое самой судьбой и неосознанным желанием, величественное и великолепное. Это было просто невозможно вынести.
Музыка закончилась. Раздались аплодисменты. Окружавшие Аню и Равеля танцоры стали медленно расходиться к ложам – кавалеры провожали своих дам на их места.
Опьяненные танцем, Аня и Равель неохотно отошли друг от друга. Аня снова положила руку ему на запястье. Она бросила взгляд на свою ложу и увидела, как Селестина сидит, опершись локтями на перила, а на ее лице просто написано страстное желание потанцевать. Мадам Роза сплетничала с одной их своих подруг, а Гаспар стоял позади, в глубине ложи. Муррея и Эмиля нигде не было видно.
Чтобы разрушить напряженную тишину, повисшую между ними, Аня сказала:
– Как жаль, что Селестина не может потанцевать.
– С ней что-то случилось?
– Нет, нет, просто она никого здесь не знает, кроме Муррея и Эмиля, которые одеты в вечерние костюмы и поэтому не могут танцевать.
