Хорошо бы их прогнать. Но как? Покричать, что ли, из окна? Самозабвенные квакухи вряд ли услышат, а весь дом как раз перебудишь. Нет, надо пойти на берег и там пошуметь. Но что подумает какой-нибудь полуночник, увидав свою барыню бредущей по берегу пруда, в глухой темноте?.. Нет, она знает, знает, что надо сделать!
Сопровождаемая томительным, неотвязным стоном, Лючия набросила пеньюар и босиком побежала по коврам. Дверь не скрипнула, но, одолев еще несколько таких же бесшумных шагов по коридору, Лючия вдруг споткнулась: впереди кралась темная фигура.
Первой мыслью было – заботливая Ульяна обходит дом, но это была не Ульяна. Женщина довольно высокая, почти с Лючию ростом, волосы светлые, длинная коса из-под платочка… Ее было хорошо видно: кое-где по стенам оставались всю ночь, до рассвета, гореть факелы, забранные стеклянными шарами от пожара, и когда девка приостановилась под одним из таких светцов, Лючия увидела у нее в руках шкатулку. Воровка!
В два прыжка Лючия преодолела разделявшее их расстояние и, положив руку на плечо незнакомки, скомандовала:
– А ну, стой!
Та вдруг резко ушла из-под ее ладони, и не успела Лючия дух перевести, как «воровка» уже лежала перед ней – на коленях, лбом в пол – и протягивала ей шкатулку, подняв руки и чуть не вывернув их из плеч.
Лючия безотчетно взяла перламутровый ларец, восхитившись его изяществом и удивившись тяжести, откинула крышку – да и ахнула, ослепленная снопом искр, ударивших ее по глазам: шкатулка была полна драгоценностей!
– Где ты это взяла? – спросила даже не сердито, а изумленно: князь Андрей показал жене все сокровища Извольских, но Лючия, у которой отроду была отменная память на драгоценности, не сомневалась, что таких вот изумрудов в золотом кружеве оправы или низок розового жемчуга там не было. – Где ты это взяла?
– Да что вы, барышня, ей-богу! – с сердитой фамильярностью проговорила девка, не отрывая, впрочем, лба от полу, так что голос ее звучал глухо. – Мало что напугали до смерти, так еще и своего же не спознали?! Али не видите: это ваша шкатулочка, которую я отвозила в Москву, к графинюшке Евдокии, когда вы все вещи свои туда отправили!
Хотя Лючия всегда чувствовала некую оторопь, сталкиваясь с явлениями из прошлого сестры, сейчас она мгновенно сообразила, в чем дело и кто перед ней. Та самая горничная, вместе с кучером-женихом предавшая Александру, отвозившая подложное письмо ее кузине в Москву! Но, помнится, Шишмарев уверял, будто девка и ее пособник получат изрядное вознаграждение и скроются где-то в малороссийских степях. Или… или награда еще не получена? Стюха, похоже, не из тех, кто платит по долгам… Как же она осмелилась предстать пред очи той, в насильственном браке которой приняла позорное участие? Ведь не без ее косвенной помощи дело было слажено так, что Лючии не составило труда занять место своей сестры!..
Вот именно. Лючия горестно усмехнулась. Да пособничество этой плутовки Шишмареву – шуточки перед тем, что с Александрою содеяла родная сестрица. Так что угомонись, Лючия! Не вини других в своих грехах…
Она давно привыкла утешаться русскими премудростями, мол, что сделано – то сделано, а все, что ни делается, – к лучшему, поэтому, призвав их сейчас на помощь, отогнала совесть и спросила девку вполне миролюбиво:
– Где же ты была все это время?
– Да я, барыня, думала, вы на меня сердитесь, – простодушно выпалила девка, не разгибая спины. – Господин Шишмарев сказывал, он все вам открыл… про нас со Степашею. Но ведь мы же хотели как лучше для вас же! Князь Андрей – жених завидный, у нас в Казарине-Каширине все знаете как переживали, что у вас с ним дело не слаживалось! Мне Степаша мой так и говорил: мол, Фенька, коли ты барышню нашу любишь, ты ей помоги! А теперь смеется: все полюбовно вышло!
Почему-то поначалу Лючия почувствовала лишь облегчение оттого, что так легко узнала имена двух новых (вернее, старых!) персонажей ее жизни. А потом ей стало смешно этой простодушной наглости: убедившись, что у «барышни» семейная жизнь складывается отменно, Фенька решила сыскать у нее прощения. Зачем? Убедилась, что жизнь в бегах не столь сладка? Свобода – штука опасная, к ней тоже нужно привычку иметь, знать, как с нею обращаться! Может быть, Фенька со своим Степашею решили, что от добра добра не ищут? Ну что ж, вполне возможно. Лючию так и подмывало спросить, расплатился с ними все-таки Шишмарев или дело так и кончилось посулами, но она не любила чужого унижения и пожалела девку, сказав только:
– Ну и чего ты бегаешь тут среди ночи? И встань, хватит на полу валяться!
Фенька с видимым усилием разогнула спину:
– Ох, свело костыньки, мочи нет! Я… нет, мы со Степашею чаяли: принесем вам вашу шкатулочку да поставим в вашу гардеробную тайком. Вы утром глядь – а там украшения, что вы носили в девичестве, да жемчуга, матушки вашей, княгини Катерины, подаренье… Увидите это – и поймете, что Фенька не воровка, не преступница, а просто душа заблудшая, – ну и простите меня. Простите, барыня!
Она снова бухнулась на колени, да так споро, что Лючия не успела бы ее удержать, даже если бы хотела. Но «барыня» и не шевельнулась, до глубины души пораженная истиной, открывшейся ей в простых Фенькиных словах.
«Не воровка, не преступница, а просто – душа заблудшая».
Это же про нее! Это же она, Лючия, –
– Простите, барышня? – стонущий шепот вернул ее к действительности, и она сердито отмахнулась локтем, продолжая прижимать к себе шкатулку:
– Прощаю, ладно. Только вот что. Прощение мое заслужить надобно.
– Да барышня же! Да я все сделаю! – с готовностью вскочила на ноги Фенька.
Лючия приняла самый важный вид, на какой была способна.
