Чезаре оказался прав, и не могло быть иначе. Разум его помутился, не то и он сразу бы понял все, все увидел… не ослеп, не оглох, не обезумел бы от страсти, которую пробудила в его душе, в его сердце, в его теле эта тварь. Преступница, предательница. Венецианская блудница!
«Нет. Никогда! Я не хочу его больше видеть никогда!» – словно бы зазвучал в ушах страстный, исполненный отвращения женский крик, и он мучительно затряс головой.
Видано ли! Да где это видано?! Кто он? Потомок римлян, потомок великих дожей Венецианской республики, а через них – венедов, основателей этого великого города. И она – незаконная дочь, воспитанница авантюриста и афериста, проститутка. Актриса! Она лгала и играла. Она нашла в нем благодарнейшего зрителя для своей пошлой трагикомедии, но не подозревала, что сей одураченный зритель смотрел на нее и во время той финальной сцены, которую она отнюдь не желала выставлять на всеобщее обозрение!
Он вспомнил ее отчаянное восклицание: «Нас заперли! Мы в ловушке! Мы погибли!» Хотел усмехнуться злорадно, да не получилось: улыбка сменилась жалкой гримасой. Ее голос показался незнакомым, наверное, так исказили его страх и отчаяние. Еще бы не испугаться! Она ведь погибнет там, вместе с этим негодяем, который выдавал себя за ее отца, но, очень даже может быть, служил ей кем-то вроде чичисбея, а то и просто – прислуживал в постели.
– Нет. Нет. Не может быть! – прошептал он, зверея от боли, стиснувшей сердце.
«А почему бы и нет?» – прошептал в его мозгу некий вкрадчивый, противный голосок, очень схожий с голосом Чезаре, и он в ярости хватил кулаком по столу.
Раздался звон разбитого стекла, а коленям его неожиданно стало легко. Ах да… эта девка, взгромоздившаяся на них, едва он вошел в кабак и сел пить, в ужасе соскочила. Ну и пусть себе стоит в компании своих столь же гологрудых подружек, осуждающе на него поглядывающих. Он и не помнит, которая из них она. Вроде как в красном платье? Или нет, в зеленом. А, в серебристом…
Раскаленная игла вонзилась в сердце. Нынче утром, когда он уходил, она провожала его, стоя на террасе, и утренний ветерок раздувал складки ее легкого серебристого платья. Золотые волосы, серебряный стан…
«Галатея!» – прошептал баркайоло, с таким же одурелым восторгом вглядывающийся в эту несказанную красоту, как и его достопочтенный пассажир.
Вот именно. Галатея! Статуя, которую оживил силою своей любви создавший ее Пигмалион. А он не смог. Не смог…
Статуя. Кукла! Стан серебряный, волосы золотые – сердце каменное. А может быть, сердца и вовсе нет.
Но он вспомнил, как бились их сердца, прижатые друг к другу так близко, что ни ветру, ни лучу не проскользнуть меж ними было… И короткий, мучительный стон, исторгнутый самой глубиною души, сорвался с его крепко стиснутых, твердых губ.
– Простите, синьор…
Лоренцо вскинулся, мгновенно приняв привычно-надменный вид, и неприязненно взглянул в близко склоненное к нему лицо:
– Что вам угодно?
При виде столь мгновенного преображения этих черт, только что искаженных страданием, а теперь неприступно окаменевших, незнакомец даже отпрянул, и его лицо приняло растерянное выражение.
– Что вам угодно? – повторил ледяным голосом Лоренцо, и незнакомец сконфуженно махнул рукой:
– О нет, ничего. Извините великодушно. Просто мне почудилось, что вам нужна помощь!
– Что-о?!
Лоренцо вспыхнул. Стыд от того, что кто-то увидел его в минуту слабости – постыдной слабости! – и мало того, осмелился выразить непрошеное сочувствие, помутил ему рассудок, и не было ничего, кроме гнева и презрения в его глазах, уставившихся на незнакомца.
Не венецианец, сразу видно: слишком яркое, свежее лицо, не тронутое обычной оливковой бледностью. Что-то знакомое в этой свежести, что-то знакомое, щемящее… И даже вовсе не итальянец: совсем другой тип, волосы светлые, глаза широко расставлены – помилуйте, настоящие синие глаза! В голосе явствен чужеземный акцент: слишком твердо, резко разделяет певучую итальянскую скороговорку. Hемец! Может быть. Правда, у немцев грубее черты, в них больше жестокости. А этот человек, при всей своей мужественности, весьма красив – вон как восхищенно поглядывают на него портовые девки! Конечно, с таким станом да с такими глазами он произведет фурор и в светских гостиных. Одет-то он как раз так, что не по кабакам бы шляться в этаком камзоле!
Лоренцо дернул углом рта. Вот и хорошо. Значит, бросившись на новичка, общественное мнение быстро забудет о предполагаемой женитьбе Лоренцо Анджольери на Лючии Фессалоне.
Лючия! Ну конечно, у нее было такое же словно бы изнутри светящееся лицо, когда ее привез Чезаре! Помнится, он тогда еще изумился, как преобразили ее прежде бледное, настороженное лицо всего несколько недель, проведенных в северной стране. У нее появился такой доверчивый взгляд… в нем словно бы играла затаенная улыбка. Так же смотрит и этот незнакомец.
Лоренцо сейчас испытывал одно желание: ударить его ножом, но вместо этого проговорил вполне вежливо:
– Ничего, синьор. Со мною ничего, саднит старая рана, не больше. А вы, я вижу, не здешний?
Он сам не понимал, что вынуждает его быть сдержанным и почти приветливым. Это было некое непостижимое, вещее чувство…
– Вы правы, сударь, – кивнул незнакомец. – Я прибыл час назад. Багаж мой отправлен в отель, а я заглянул сюда по пути.
– Питаете пристрастие к дрянному вину? – не удержался от колкости Лоренцо – и тотчас был вознагражден:
