на корточки рядом с «гладстоном», Джастин открыл замки, растянул ремни и, спиной прикрывая саквояж от Хэма, переложил его содержимое в пластиковый ящик.
– А теперь, если тебя не затруднит, принеси мне документы по наследству Манцини. Старые и ненужные. Которые ты хранишь, но никогда в них не заглядываешь. Ровно столько, чтобы заполнить саквояж.
Хэм принес документы, старые и затертые, как и хотелось Джастину. И наблюдал, как тот затягивает ремни, закрывает замки. Потом из окна наблюдал, как Джастин выходит из тупика, с саквояжем в руке, останавливает такси.
– Матерь божья! – только и выдохнул Хэм, когда такси скрылось из виду.
– Доброе утро, мистер Куэйл, сэр. Позволите взять ваш саквояж, сэр? Я должен просветить его рентгеновскими лучами, если вы не возражаете. Новые правила. В ваши дни такого не бывало, не так ли? Или при вашем отце. Благодарю вас, сэр. И вот ваш пропуск, прошу на борт, как раньше говорили, – голос становится тише и мягче. – Мы очень сожалеем, сэр. Мы все потрясены.
– Доброе утро, сэр! Рады вновь видеть вас с нами, – вновь голос становится тише и мягче. – Глубокие соболезнования, сэр. От жены тоже.
– Наши глубочайшие соболезнования, мистер Куэйл, – еще голос, обдавший ухо пивными парами. – Мисс Лендс-бюри просит пройти к ней, сэр. Добро пожаловать домой, сэр.
Но Форин-оффис более не дом. Его нелепый холл, построенный с тем, чтобы вселить ужас в сердца индийских царьков, теперь словно расписывается в собственном бессилии. Портреты надменных пиратов в пудреных париках больше не встречают его улыбкой старых знакомцев.
– Джастин. Я – Элисон. Мы не встречались. Как жаль, ужасно жаль, что поводом стало такое трагическое событие. Как вы? – Элисон Лендсбюри появилась в высоких, в двенадцать футов, дверях своего кабинета, сжала его правую руку своими, чуть тряхнула, отпустила. – Мы очень, очень огорчены, Джастин. Расстроены до предела. А вы такой мужественный. Так быстро приехали. Неужели вы действительно пришли в себя? Я даже представить такого не могу.
– Меня интересовало, нет ли новостей об Арнольде.
– Арнольде?.. А, загадочном мистере Блюме. К сожалению, ничего нет. Мы должны опасаться самого худшего, – объяснять, что подразумевалось под худшим, она не стала. – Однако он – не британский гражданин, не так ли? – голос повеселел. – Мы должны позволить нашим добрым бельгийцам приглядывать за своими согражданами.
Кабинет Элисон производил впечатление. Высоченные, в два этажа, потолки, золоченые фризы, черные, со времен войны, батареи центрального отопления, балкон с видом на закрытый для посторонних глаз сад. У стола два кресла, на одно Элисон положила свой кардиган, чтобы Джастин по ошибке не занял его. Термос с кофе позволял им не прерывать беседу, если кому-то вдруг захочется пить. И у Джастина создалось ощущение, что из кабинета Элисон только что вышли другие люди. Четыре года посол в Брюсселе, три – советник по оборонным проблемам в Вашингтоне, вспоминал он. Еще три в Лондоне – представитель Форин-оффис в Объединенном разведывательном комитете. Назначена начальником Управления по кадрам шесть месяцев тому назад. Дала знать о себе дважды. Одно письмо с просьбой обрезать Тессе крылышки – проигнорировано. Один факс, запрещающий ему посещение собственного дома, – опоздал. Он попытался представить себе, а в каком доме живет Элисон, и поселил ее в особняке из красного кирпича неподалеку от «Харродза», откуда по уик-эндам удобно добираться до бридж-клуба. Пятидесяти шести лет от роду, худощавая, она, в память о Тессе, оделась в черное. На среднем пальце левой руки Джастин заметил мужской перстень с печаткой. Предположил, что принадлежал перстень ее отцу. Фотография на стене запечатлела Элисон в начале игры на «Мур- парк». На другой, по разумению Джастина ее давно следовало снять, Элисон пожимала руку Гельмуту Колю. «Скоро тебя наградят орденом Британской империи, ты станешь дейм Элисон и отправишься руководить женским колледжем», – подумал он.
– Я провела все утро, думая, о чем мне не следует с вами говорить, – начала она громовым голосом, чтобы каждое слово долетело до тех, кому нашлось место только у дальней стены. – И о том, в чем мы на данный момент просто не сможем прийти к общему знаменателю. Я не собиралась спрашивать, каким вы видите собственное будущее. Или говорить, каким его видим мы. Для этого мы все еще слишком расстроены, – чувствовалось, что ей нравится себя слушать. – Между прочим, я – что бисквит «мадера». Не ищите многослойности ни во мне, ни в моих словах. Я одинаковая, как меня ни режь.
Перед ней на столе стоял лэптоп, совсем как у Тессы. Говоря, она тыкала в экран серой палочкой, загнутой на конце, словно тамбурный крючок.
– Но кое-что я должна вам сказать, и скажу незамедлительно. – Тычок. – Ага. Во-первых, у вас бессрочный отпуск по болезни. Пока бессрочный, потому что решение остается за врачами. По болезни, потому что у вас серьезная травма, ощущаете вы это или нет. – Тычок. – Мы покажем вас специалистам, а далее будем действовать в соответствии с их выводами, – грустная улыбка и тычок. – Доктор Шэнд. Эмили в приемной даст вам координаты доктора Шэнд. Ориентировочно вам назначено на завтра, в одиннадцать утра, но, если есть такая необходимость, вы можете договориться на другое время. Она принимает на Харли-стрит, где же еще? Вас не смущает, что она – женщина?
– Отнюдь, – любезно ответил Джастин.
– Где вы остановитесь?
– В нашем доме. Моем доме. В Челси. Скорее всего. Она нахмурилась.
– Но это не фамильный дом?
– Дом семьи Тессы.
– Ага. Но у вашего отца дом на Лорд-Нот-стрит. Как я помню, очень красивый.
– Он продал его незадолго до смерти.
– Вы собираетесь жить в Челси?
– На текущий момент.
– Тогда оставьте Эмили координаты этого дома, пожалуйста.
Элисон вновь уставилась в экран. Читает она с него или что-то в нем прячет?
