Ту-ти-та-ту — выводит флейта.
И тут ударник врезал. Флейта и ударник. Вот это да!
Весь в дорогом, костюм белый, перекрестье прожекторов.
Толпа выпадает в осадок. Пиджак с плеч — и в толпу. Вопят. Спел — и за кулисы. Ты мне тут же лоб платком вытираешь. А у самой глаза — как звезды. Подруги завидуют. А ты им — он любит только кофе без сахара. Товарки рот открыли. Я ему сама завариваю, говоришь. Такой капризный… Что поделаешь — гений. А он автограф на диске может дать? Если я попрошу его, девочки, то конечно.
Любимая, хочешь на руках тебя понесу? Ты за шею обними. Нет, не тяжело. Я мужик здоровый. Не дохляк. У меня хук справа какой — знаешь? Почему хорошо, что не знаешь? Вечно ты высмеешь.
Вчера матанализ сдавал. Да ну тебя, не анализы, это экзамен такой. До меня половина группы — с пролетом. Староста побледнел — и бряк на пол. Переутомился. Ну, я захожу… Что значит — опять вру? Не хочешь, не надо. Нет, не обиделся.
Ночь, зима. И мороза не чувствуется. Вообще не чувствуется воздуха. Только снежинки щекочут нос. Неужели тебе холодно? Куда ты все время торопишься? Еще только двенадцать. Мальчик? Какой мальчик? Что значит — влюблен и каждый вечер ждет? Я в его годы уроки учил.
— Глупый, не смей меня ревновать.
— А я не ревную.
— Ах, не ревнуешь, короткий хохоток. Значит, не ревнуешь?
— Перестань, мы целоваться будем или кусаться, больно же!
— До свидания, милый. Не стой под окнами, ладно?
— Ладно.
— Дай слово. Побожись.
— Ей-богу.
Полуночный трамвай. Надо догнать. Это же пустяки, ему еще поворот делать. Все, брошу курить, в секцию запишусь. Сердце прямо разрывается.
Окна в трамвае запотели, а за ними затаились сугробы, как дикие звери на охоте. Кто не спит по ночам? Хищники. И я из их породы. Город-загадка. Город-призрак. Хочу бродить рука об руку с ней по твоим улицам, Город, когда серебрится снег или шуршат солнечные листья, когда цветет сирень или пахнет мокрым асфальтом. Мимо надменных Патриарших и остолбеневших Чистых, желтой Маяковки и суетливой Пушкинской. Все это впереди!
«Все это впереди…» — подумал я, глядя на старика, открывшего дверь.
— Она еще не пришла, — почему-то виновато пояснил старик, и глаза у него казались какие-то воспаленные, как после слез.
— Так я подожду у нее в комнате?
Снял кашемировое пальто, бросил его не глядя и, не зажигая света, подошел к окну. Отсветы улицы легли на плечи зелеными полосами. Перегородок тонкоребрость… Где-то недалеко работал движок, и его мерный стук убаюкивал. Потянулся за сигаретами и вспомнил, что вчера бросил курить. От этого во рту стало кисло, как будто заложил за щеку мелкую монету.
А снег все шел. Много его навалит за ночь — дворникам работа. Начнут скрести часов в шесть, не выспаться.
Вернулся к двери, зажег свет. Поднял пальто и аккуратно повесил на гвоздь, вбитый в стену. Вбитый неумело — на обоях остались следы от молотка. Сразу видно, что вбивала женщина.
По коридору прошаркал сосед. Кажется — на кухню. Чайник ставит. Чем он питается кроме чая? А ведь я сам сегодня не успел пообедать… Достал из бокового кармана плитку шоколада, разломил пополам. Потом передумал, бросил на стол. Изжога замучает.
Снял с полочки книгу. Неужели она это читает? А на что ты рассчитываешь? Сел на стул, поддернул брюки, раскрыл книгу, наугад, посередине…
Почти двенадцать. Где ее носит, черт побери! Пропал вечер. Опять не выспаться. Опять дворники. Опять медный привкус во рту. Опять с утра откапывать из-под снега машину. И еще что-то придумать для жены. Где ты был до часа ночи, почему мобильник отключал? Деловые переговоры. Затянулись допоздна, а телефон отключил, чтобы не отвлекал. Тфьу ты, надо что-то новое придумать!
Щелкнул замок. Наконец пришла. Старик отчитывается — чужого дядю пустил. Интересно — что, я на лестнице должен был ждать? Как тот пацаненок на подоконнике. Симпатичный пацаненок, на сына похож.
Лучше было не дожидаться, сразу уйти. Теперь времени в обрез. Времени — добраться до дома. Не рассчитал.
Вошла. Щеки смуглые, глаза синие, волосы влажные. На душе словно отпустило. И сердце замирает, как от первого взгляда, от первого прикосновения. Рук сплетенье и судеб. Можно начать все сначала. И вернется девочка, которой нес портфель, а потом невыносимо холодный вечер на Чистых прудах, когда она, пусть уже другая, прятала нос в воротник твоей куртки, чтобы согреться… И поцелуи второпях у подъезда… и…
Почему она носит красное? Надо как-нибудь сказать про пальто. Не идет ей красное. Тактично как-то сказать. А лучше поехать с ней вместе в фирменный бутик и купить новое. Вот только бы выбрать время…
Все — время — спешка. А вал несделанного нарастает. И сейчас, в самый неподходящий момент, приходят мысли о работе, о недостроенной даче, пропущенном техосмотре. И к врачу сходить надо… И уже не принадлежишь себе, принадлежишь какому-то суетливому чужому движению.
Где тот просвет, когда принадлежишь только себе — и никому больше? Где та обитель чистая? Сейчас, тут?
Все, пора. Оставить ей деньги? Сколько, интересно, она платит за эту комнатенку? Нет, деньгами — нехорошо как-то. Значит, подарю ей пальто другого цвета. Пусть только сама сходит и купит. В этих магазинах частенько встречаешь знакомых.
Тьфу ты. И, все-таки, придется деньгами, никуда от них не денешься…
Воздух сырой — самая гриппозная погода. Надо завтра сказать жене, чтобы всюду, в котлеты, борщ, клала чеснок. Это вкусно и полезно. Как она не понимает?
Захлопнул дверцу машины, включил зажигание. Работает неплохо, а вот тормозные колодки менять придется.
На перекрестке попал на красный свет. Город спит, город мертв, а улицы живут. Переключаются сигналы светофора, горят фонари, светятся вывески магазинов. Где-то в глубине дворов, за сугробами, скрипят двери парадных и мучаются от бессонницы редкие окна. Город живет самостоятельной жизнью, и какое ему дело до одинокого путника, застрявшего на перекрестке? Только бы не уснуть.
Только бы не уснуть.
Чайник рассерженно фыркает, выплевывая облачко пара. А я сижу неподвижно, распластав ладони на клетчатой клеенке. Ладони словно чужие, грубые, со вздувшимися суставами. Я понимаю, что надо встать. Надо сделать хоть какое-нибудь движение, чтобы мир перестал отдаляться.
Я уже знаю, как все будет. Мир уйдет дальше, и эти стены, скрипучий паркет и веточка ели в кувшине не почувствуют перемены. В мире ничего не изменится, он будет таким же, каким я его видел. Потом приедут неприветливые люди, пристегнут к пластмассовой купели…
Меня уже не будет, солнце растопит снег, старый диван выбросят на помойку, а девушка станет снимать комнату в другом месте. Только и всего?
Только и всего. Но это не страшно. К этому рано или поздно привыкаешь. Самое плохое, это когда уже незачем строить планы. Время остановилось.
Я еще пытаюсь зацепиться за этот мир. Я представляю длинную-длинную лестницу, по которой поднимаются похожие на меня, поднимаются по тем же, до боли знакомым ступеням.
Тогда я вспоминаю прошлое. И вижу почему-то старые трамваи, поминутно трезвонящие весенним утром, парикмахерскую в Художественном проезде, красный костел в литовском городке, где я был всего один раз, проездом. Пожалуй, и все.
Пытаюсь вспомнить руки женщины, но память бунтует, и остаются только мои скорченные старческие ладони на клеенке.
