и капризным тоном сказал доктору:
— Здесь потолок излучает, я чувствую. Выключите. Я и так усну.
Доктор кивнул:
— Чуткий ребенок… Я выключу, не волнуйся.
Они встретились глазами — мальчишка и старый хирург. И Ежики увидел, что доктор его отлично понимает. Знает, что Ежики
— Идемте, господин ректор.
Ежики глянул вслед, на седой затылок и прямые военные плечи доктора.
«А вот возьму и спрошу его завтра обо всем прямо! Он такой… наверно, не соврет…»
А пока надо было выгнать из головы серую давящую муть, разобраться, вспомнить все по порядку, ясно… «Ежики… Беги, малыш, беги, пока светит луна…»
Но вязкая усталость навалилась тяжело и властно. Или сказалось все недавнее, или кто-то не выключил излучатель. Ежики дернулся, чтобы скатиться с кровати, из-под лучей. И не смог. Последнее, что почувствовал, — муху, которая опять шла по ступне.
Он проснулся около полудня. Вялый и спокойный. Но в глубине души — решительный. Сразу стал ждать доктора Клана. Но сперва пришла сестра Клара — веселая, с веснушками. Прикатила на столике какую-то тертую еду и сок. Щелкнула Ежики пальцем по носу.
— Выспался, бродяга? Встать можешь? Или помочь тебе… во всех делах?
Он сердито вскочил. За окном было пасмурно. Может, осень начинается? Да нет, это серый светофильтр…
— Сестра Клара, уберите там, с окна… Придумали тоже…
— Если больной скандалит, значит, дело идет на поправку…
Сидя на постели, он безучастно сжевал больничный завтрак. Темная и гулкая, как коридоры кронверка, тревога опять нарастала в нем… Пришел врач. Но не Клан, а молодой, с желтой аккуратной бородкой. С ним ассистент — чернявый и молчаливый.
— Ну, юноша, как дела?
— А где доктор Клан?
— Прихворнул.
«Все ясно».
— Нигде ничего не болит?
— Бока болят… Отлежал.
— Эт-то не смертельно…
«Они все добрые. Все ласковые… И вязнешь, как в сладком киселе…»
— Что снилось?
— Не помню… Я не понимаю: зачем меня здесь держат?! Я здоровый…
— Э, голубчик! Мы, врачи, все эгоисты. Мы тоже хотим работать. Ни одного больного в лицее за все лето, и вдруг — такой подарок. Дайте нам попрактиковаться на вас с недельку…
— С недельку?!
— Ну, пару дней… Коллега, сперва датчики, потом инъекция и массаж…
Мягкие пальцы, жужжание массажера… Полудремота… И опять уходит, сглаживается острая зыбь тревоги… Нельзя, чтобы уходила! Воины-итты, на помощь!.. Марсиане сдвигают над мальчиком щиты. Темная изнанка щитов — как сумрак той круглой комнаты, куда он сорвался с трапа. «Мама, где я?!»
— Что с вами? Беспокоит?
Итты не выдают ни мыслей, ни чувств. По крайней мере, истинных…
— Ничего. Ноге почему-то щекотно. Будто муха…
— Это бывает. Коллега, смените частоту…
Под вечер пришел Кантор.
— Как самочувствие, мальчик?
— Они задавили мне голову этим излучением…
— Да не выдумывайте, излучения нет. А голова… что поделаешь, это, Матиуш, видимо, от нервов и перегрузки… Доктор говорит, что вам полезно было бы полежать в клинике Института психотерапии у профессора Карловича.
— Какой доктор? Клан или… этот?
— Оба…
— Никуда я не поеду! Они там постараются… вместе с вами! Вы хотите, чтобы я все забыл!
— О чем вы?
Ох, Ежики! Ты же на тропе войны. Где хитрость, где сдержанность? Где итты, которые не ведают слез?
— Вы знаете о чем! О Якорном поле!.. Вы думаете, я ничего не помню? Как вы… там…
— Вы опять о своем. А я-то надеялся, что все позади… Ну, хорошо, хорошо, в любом случае плакать не следует…
— Не поеду я в клинику! Хоть силой волоките!
Кантор встал. Сказал сухо:
— Я и не настаиваю. Это будут решать ваши родственники… Вашей… э… тетушке разрешено опекунство, и через три дня вы можете отправиться домой.
Ежики откинулся на подушку, рукавом пижамы отер мокрое лицо. Вот это новость!.. Хотя… удивление и радость все равно где-то позади главного. Позади воспоминания о кронверке. О ловушке…
— …Только не делайте вид, что это для вас новость, — с упреком говорил Кантор. — Направляя жалобу во Всемирный Комитет по охране детства, вы ведь ждали именно такого ответа, не так ли?
— Во Всемирный… Я не…
— Боже мой, но зачем вы сейчас-то обманываете? Если не вы, то кто? Я туда не обращался, считал, что бессмысленно, дело увязнет в инстанциях… Тетушка тоже… А тут сообщение: жалоба лицеиста Радомира на якобы вопиющее ущемление его интересов и прав… Когда во Всемирный Комитет жалуется мальчик, они работают молниеносно. Надо же показать всему свету чуткость и оперативность… — Кантор был явно раздосадован.
Ежики молчал, соображая.
— Вы ведете себя так, будто и в самом деле ни при чем, — уязвленно сказал Кантор. — А зачем отпираться? Подавать жалобы — право любого человека, к вам не может быть никаких претензий… Разве что одно: окольный путь, который вы избрали… Надо же додуматься! Так рассчитать схему связи и воспользоваться линией Всеобщего Информатория! Честное слово, я восхищен.
«Яшка… Родной мой Яшка, спасибо тебе!»
— Ну, слава Богу, вы улыбаетесь… Действительно, можно гордиться такой выдумкой. Я давно знал, что вы подключаете «Собеседник» куда не следует, контакты там совершенно разворочены…
— Вы и это выследили, — сказал Ежики с пренебрежительной ноткой.
— Странный упрек, Матиуш. О своих воспитанниках я обязан знать все.
«А знает он, как я его ненавижу? И боюсь… Нет, не боюсь, но…»
Опять вернулось ощущение непонятной опасной игры вокруг него, Матиуша Радомира. Как при вчерашнем подслушанном разговоре. Нет, не игры…
— Господин Кантор, извините, я устал…
— Ну… хорошо, мальчик. Извини и ты, я был резок. Мы потом еще побеседуем, ладно?
Кантор не ушел — выплыл. А Ежики стал думать о Яшке. О замечательном друге Яшке, который пустил в Кантора и в местную Опекунскую комиссию такую торпеду!
«А я про тебя совсем забыл. Прости… Ты мне и снова поможешь, верно? Вдвоем-то мы во всем разберемся…»
Так он думал весь вечер. До позднего, самого подходящего часа.
8. «Я — звезда». Желтое окно
В прихожей больничного блока дежурила опять сестра Клара. Читала книгу у зеленого абажура. От света лампы веснушки Клары казались частыми и темными. Чуткая была сестра, сразу подняла
