Лука, уже мертвый и похолодевший, остался на том месте, где упал.
20. НАЧАЛО БОРЬБЫ
Ирина эту ужасную сцену, так неожиданно разыгравшуюся перед ее глазами и участницей которой стала она сама, сперва не приняла за действительность. Ей казалось, что она видит какой то ужасный сон, и стоит ей только сделать усилие проснуться — все это мигом развеется, как дым от дуновения ветра, — и снова, но уже наяву, возвратятся сладкие мечты и грезы.
Но, увы, страшная действительность скоро дала себя почувствовать. Веревки резали ее тело, грубые толчки императорских гвардейцев помимо ее собственной воли заставляли ее передвигать ноги и идти вперед, а этот противный начальник солдат, лишивших ее самого дорогого на свете существа, шел рядом и шептал ей на ухо слова, смысл которых заставлял ее краснеть даже в такую минуту.
Впрочем, она плохо понимала, что говорит ей этот человек. Отдельные фразы, достигавшие ее слуха, поражали ее, заставляли невольно краснеть, но общий смысл все-таки ускользал. Пониманию этого ребенка-полудикаря мало была доступна витиеватая, полная фигурных оборотов, речь византийца.
Она так была поражена постигшим ее несчастьем, что все еще жила душой в страшной сцене, разыгравшейся на берегу Босфора в том мирном уголке, где она провела всю свою жизнь.
'Как прав был Лука! — говорила сама себе Ирина. — Еще вчера он говорил мне, что в счастье скрыто горе… Явилось счастье и тотчас же оно затмилось горем!… Неужели все так бывает на свете? …”
Машинально она стала прислушиваться к тому, что говорил шедший рядом с ней византиец.
— Ты была, — шептал он ей, — среди всех цветов парка нашего императора самым роскошнейшим, самым пышным, но это было в лесной глуши, вдали от всего живого… Только птицы да солнце любовались твоей красотой, но теперь, о, радуйся же, радуйся, теперь все изменится, все пойдет по-другому! Мой дом полон золота, серебра и багряниц. Сотни рабов будут стремиться выполнить каждое твое желание, каждую твою прихоть; все, что на земле есть великолепного, роскошного, все будет готово к твоим услугам, и в моем доме ты, скромный цветочек, распустишься еще пышней, станешь еще прекраснее… И все это будет тебе за один только твой ласковый взгляд, за твою улыбку, за ласковое слово…
— Что тебе нужно от меня? — невольно вырвалось у расслышавшей эти слова Ирины.
Она вся дрожала.
— Любви, твоей любви… — услышала она.
— К тебе? К убийце?
— Какой же я убийца? Что ты!
— А Лука…
— Так это вовсе не я… Виноват вон тот гвардеец, а я тут ни причем… Да что тебе в этом старике? Он достаточно пожил, на что ему была жизнь? Пожил на свете и умер — таков уж вечный закон природы, а как умереть — от болезни ли, от меча ли — не все ли равно…
— Отпусти меня!
— Конечно! Разве ты могла в этом сомневаться?… Ты будешь свободна! В этом мое слово…
— Когда?
— А вот, когда ты навестишь мой дом… Ты побудешь у меня немного. Поглядишь, как живут у нас в Византии, а потом, если тебе будет угодно, если тебе у меня не понравится, иди… Я не осмелюсь задерживать тебя…
— Тогда прикажи развязать веревки.
— Нет, прости… Когда птица попадает в клетку, дверцы всегда остаются закрытыми…
— Презренный! Теперь я вижу, что ты все лжешь.
Византиец расхохотался.
— Как ты прекрасна в своем гневе! — воскликнул он. — Я поспешил бы отдать дань твоей красоте и расцеловать тебя, если бы не эти приближающиеся сюда люди, среди которых я вижу великолепную матрону Зою, моего милого Марциана и еще кого-то… Увы, эта встреча несколько мешает моим намерениям, но верь мне, что мой поцелуй останется за мной и не пропадет… Я немедленно, как только мы будем дома, с излишком наверстаю все, теперь мною потерянное… Мы будем счастливы, мой цветочек! Но что это значит?… Великолепная Зоя направляется в нашу сторону. О, я предчувствую, что она перехватит у меня радостную весть о поимке варвара и прежде меня принесет ее первою к очаровательной Склирене!…
Носилки Зои действительно остановились по ее знаку. Матрона с любопытством и изумлением глядела на связанных юношу и девушку.
— Привет тебе, несравненная Зоя! — подошел к ней начальствовавший над гвардейцами патриций. — Привет тебе, Марциан, и тебе…
Он низко поклонился, придав своему лицу возможно более подобострастное выражение.
Зоя внимательно посмотрела на него.
— И тебе мой привет, благородный Никифор, — ответила она. — Вижу, что сегодняшний день был для тебя удачным… Где нашел ты такую прекрасную добычу?
— Ты говоришь про девушку или про этого варвара?
— Про обоих…
— Я могу сказать тебе только про варвара… Ты видишь, он смотрит как будто во все глаза, между тем он слеп, как, впрочем, слепы все они…
— Перестань говорить загадками, я плохо понимаю тебя! Что ты хочешь сказать этими словами?
— Никифор намекает, — вмешался Марциан, — что этот варвар слеп потому, что его глаза не оценили всех прелестей венероподобной Склирены… — Вот как! А эта девушка?… Что она могла сделать? Или она осмелилась вступить в соперничество с моей несравненной Склиреной?
— О, нет! Эта дикарка вместе с каким-то стариком укрыли у себя моего дикого зверя, но, благодаря мне, он был все-таки найден. Старик зачем-то нашел нужным умереть…
— Какой старик, о ком ты говоришь, Никифор? — с заметным волнением и тревогой в голосе воскликнула Зоя, приподымаясь даже на носилках.
Василий внимательно посмотрел на матрону и сразу заметил ее волнение. 'Что это может значить? — подумал он. — Зоя интересуется каким-то варваром! Не понимаю!”
— О каком старике говоришь ты? — повторила снова свой прежний вопрос Зоя.
— Ах, почем я знаю! Какой-то варвар, живший в чаще парка, у самой воды… Его, кажется, я видел во дворце… Его называли там Лукой…
— Он умер, ты говоришь?
— Я в этом уверен, и рассуди сама, несравненная Зоя, мог ли я оставить этот цветок, — он указал на Ирину, — одиноким! Нет, тогда я считал бы себя в этом случае самым грубым из варваров.
Он хотел еще что-то прибавить, но громкий крик перебил его.
Это Изок, долго всматривавшийся в Зою, вмешался и начал кричать, привлекая к себе общее внимание.
— Слушай ты, женщина! — гремел он. — Я знаю, я видел тебя и слышал, что в твоих жилах течет славянская кровь… Ведь ты сама с Днепра, это говорили мне верные люди, ты должна знать полянского старейшину Улеба.
— Улеба! — воскликнула Зоя, и смертельная бледность выступила даже сквозь покрывавшие ее щеки румяна. — Что с ним?
— Он убит…
Убит по приказанию вот этого человека, который говорит с тобой, как друг…
А его внуков, детей его сына Всеслава, — они перед тобой — ведут на смерть, на муки, на позор… Радуйся, отступница, и да поразит тебя великий Перун своим громом!
