– Врачи установили диагноз – инфаркт миокарда, а потом сказали, что инфаркта не было…
– На чем остановились?
– Ни на чем.
– Как так?
– Не знают, что со мной было. А летать, конечно, запретили.
Генерал поднялся со стула и начал ходить по кабинету.
– Сколько лет тебе, Муса?
– Сорок один…
– М-да… обидно… Самый возраст для летчика. Как думаешь?
– Жизнь нас не спрашивает.
– А ты, я вижу, уже руки опустил? Не рано ли?
– Хочу латать, товарищ генерал!
– Я тоже хочу, чтобы ты летал. Даже больше: чтобы ты командовал дивизией. Через несколько месяцев ухожу на учебу…
– Так ведь, товарищ генерал…
– Разве я раньше не говорил тебе об этом? Ты – летчик грамотный, с большим опытом. За плечами война…
Молодой… У тебя еще все впереди!
Помолчав, он походил еще некоторое время по кабинету, затем вернулся к столу и уже другим голосом, тихим и участливым, сказал:
– Я знаю, тебе сейчас нелегко. Но постарайся пересилить себя, найти в себе точку опоры. Меньше думай об этих медиках! Лучше отдохни как следует. А потом-на комиссию. Глядишь, все и обойдется!
– Постараюсь, Борис Михайлович.
– Вот и хорошо. А пока иди. Дома, наверное, заждались. Привет передавай…
Разговор с командиром дивизии несколько ободрил и успокоил меня. Отдохнув, я решил, что теперь можно пройти и комиссию. Но что хорошего скажут мне врачи?..
В госпитале, куда меня положили на исследование, тихая светлая палата с окнами в сад.
Весна 1964 года. Быстро летит время! Врачи понимают, что все мое будущее зависит от одного их слова, которого я терпеливо жду вот уже много дней… Каким оно будет, это слово?
Однажды я спросил:
– Мои анализы, наверное, готовы. Чем вы меня обрадуете?
Седой врач, полковник медицинской службы, который навещал меня почти ежедневно, поправил на носу очки и нерешительно подошел к моей койке.
– Я понимаю – вы волнуетесь, но придется еще потерпеть. Должен сказать, что это очень сложный случай. Не будем спешить с окончательными выводами.
– Я согласен подождать еще два или три месяца, только бы разрешили летать! Возможно ли это?
Полковник снял очки и долго протирал их полой белого халата. Присев на край моей постели и глядя мне в глаза, спрашивает:
– Скажите, как вы смогли так загнать себя? У вас когда-то, надо полагать, было отличное здоровье, но такие перегрузки могут сломить и железного человека. Или вы думаете, что ваши нервы крепче железа?
– Нет, доктор, я этого не думаю. Просто некогда было жалеть себя. Одна война сколько взяла, да и после войны не сладко приходилось… Понимаете?
– Понимаю, понимаю… Однако нельзя забывать: человек не вечен…
Полковник вышел, его ждали в других палатах. А я всю ночь пролежал с открытыми глазами, вспоминая и заново переживая минувшие годы. Со дня окончания войны их набралось более двадцати. Разве это мало? Да ведь это, можно сказать, целая жизнь!
Первые месяцы после войны были насыщены до предела. В мае я съездил домой, потом принимал участие в параде Победы, затем готовился к воздушному параду и в полку появился только в ноябре.
Зимой 1946 года снова побывал на родине: трудящиеся Башкирии выдвинули меня кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР и я поехал на встречу с избирателями. После этой поездки все, наконец, вроде улеглось, но ненадолго: весной состоялась врачебная комиссия, которая принесла много неожиданных волнений и тревог.
Это была первая серьезная медицинская комиссия после войны. Многим нашим летчикам не повезло. Списали моего друга москвича Виктора Протчева. Меня признали ограниченно годным для службы в боевой авиации и годным лишь для работы во вспомогательной и транспортной.
Обсудив сложившееся положение с Виктором, мы решили поехать в Москву. Но и московские врачи не обрадовали, повторили то, что мы уже слышали: Протчеву летать запрещается, Гарееву – только во вспомогательной или транспортной авиации!
Что делать? Куда идти дальше?
Походив несколько дней по Москве, я решился на последнее: зайду в Управление кадров Военно- Воздушных Сил, может, там сумеют чем-нибудь помочь. Не помогут там – придется рассчитывать только на себя.
Начальник Управления принял меня быстро, но предложил одно:
– Если хотите остаться в боевой авиации, могу направить на должность адъютанта эскадрильи.
– Но на этой должности не нужно быть летчиком. Вести дела эскадрильи может любой другой, – возразил я.
– Как хотите. Между прочим, вы уже тоже не боевой летчик…
– К сожалению… Поэтому я и пришел к вам. Надеялся на вашу помощь… Хочу летать! Пусть даже в транспортной авиации, но летать! Понимаете?
– Понимаю, но и в транспортной свободных мест нет.
– Этого не может быть! – запротестовал я.
– К сожалению, это так. Но я попытаюсь вам помочь. Поезжайте на аэродром транспортной авиации. Знаете, где он находится?
– Найду.
– Ну, так вот. Если там предложат вам работу и вы согласитесь, приезжайте, мы оформим.
– Благодарю…
Командира части на месте не оказалось, обратился к его заместителю. Подполковник Зайцев отнесся ко мне внимательно. Узнав, кто я и в чем состоит моя просьба, тут же позвонил в полки, пригласил начальника отдела кадров. Однако не повезло мне и здесь.
– Плохо с вакансиями. Если согласны, возьмем заместителем командира эскадрильи,-сказал подполковник и, помолчав, добавил;
– Будешь летать.
– Я кончил войну штурманом полка. А заместитель командира эскадрильи – это должность капитанская…
– Все это так, но лучшего предложить не могу. Решай сам. А должность пусть вас не смущает – наверстаешь!
– Хорошо, я посоветуюсь с товарищами… На следующий день я приехал в часть с документами. Выхода не было, я согласился. С этого дня для меня началась новая жизнь.
Служба в транспортной авиационной части трудная, но интересная. Стал много летать, и за короткое время я побывал во всех концах Советского Союза и во многих странах мира.
Летчики транспортной авиации летали во всякую погоду, в любое время суток. Часто неделями не бывали дома. А если и появлялись, то ненадолго. Так пролетели два года.
В 1948 году некоторые мои товарищи стали поступать на учебу. Сдал свои документы в Военную Академию имени М.В. Фрунзе и я.
Условия приема были нелегкие. Но все вступительные экзамены я сдал на «хорошо» и был зачислен слушателем.
