пойдем в учительскую?
У меня заныло под ложечкой, и я послушно поплелся за ней в школу, на второй этаж.
– Дроздов! – усмехнулась Ритка, усаживаясь за стол прямо в шубе. – Что-то нечисто там с тобой и этой Казанью. Сначала ты попросил меня пробить несуществующий адрес. А теперь...
– Что теперь?.. – упавшим голосом спросил я.
– Теперь из Казани пришел запрос, правда, в частном порядке от какого-то капитана Воронина. Попросил наших оперов поискать, где в городе проживает Дроздов Петр Петрович. И вот эти данные паспорта, – она протянула бумажку, на которой карандашом были нацарапаны серия и номер моего купленного паспорта. Их знал только Гогот.
– Это номер твоего документа?
Я покрылся испариной и изо всех сил замотал отрицательно головой.
– Однофамилец! – ляпнул я, не подумав.
– Я так и думала, – кивнула Ритка и встала.
– Спасибо! – сказал я зачем-то ей вслед.
– Да вроде как не за что, – усмехнулась она.
Я остался один в учительской. Я достал из кармана фотографию Беды и долго рассматривал ее. Я понял, что мне абсолютно все равно, синяя она или красная, лысая или волосатая, толстая или худая, длинная или метр в прыжке. Главное, чтобы она была живая и, желательно, здоровая. Я должен быть рядом с ней, даже если ради этого мне придется угнать самолет.
На следующее утро было назначено торжественное открытие тренажерного зала. Я не мог светиться перед прессой, поэтому всю организационную работу поручил Лильке. Она страшно обрадовалась, вырядилась в умопомрачительный алый костюм и, строя плакатные рожицы, охотно раздавала интервью. Дора Гордеевна ходила мрачнее тучи, но, завидев меня, разулыбалась как приятному знакомому.
Я заставил Ильича занять, наконец, свое директорское кресло. Он поупрямился, покапризничал, но под моим нажимом покинул квартиру Беды. Перед тем, как я улизнул от заполнивших школу телекамер, у нас с ним состоялся разговор.
– Я должен уехать! – заявил я ему.
– Не больше чем на две недели, – обреченно вздохнул Ильич. – Как раз в каникулы уложишься.
– Мне нужны деньги. Две тысячи.
– Бери, – Ильич кивнул на сейф.
– Долларов.
Шеф икнул.
– Я директор школы, а не банка.
– Я тоже учитель, а не служба безопасности.
– ...ть! А ты не свалишь насовсем?
– Что вы! У меня дети!
– Ладно! Джип подшаманил?
– Более-менее.
– Сдавай его и ...уй по холодку!
Я удивился, что Ильич так легко пошел на этот шаг. Разве он мог быть уверен, что я вернусь в этот город? Наверное, он преувеличивал значение Беды в моей жизни. Или это я его преуменьшал?
Пока я копался в мастерской, делая последние приготовления перед тем, как отогнать джип на барахолку, ко мне то и дело забегал рыжий Панасюк из десятого 'а'. Я его гнал-гнал, потом плюнул и позвал помогать. Он подносил мне инструменты и с любопытством разглядывал внутренности машины.
– Это что? – ткнул он в радиатор.
– Радиатор.
– А это что?
– Аккумулятор. Не болтай, а то выгоню.
– Вот так всегда! Ребенок к знаниям тянется, а его взашей! А это что?
– Это ты-то к знаниям тянешься? Да ты в школе за четверть второй раз появляешься.
– Может, я потому не появляюсь, что здесь автомеханики нет?
– Чего?! Давай ключ на двенадцать!
– Это какой?
– Ладно, будет тебе автомеханика. Через две недели.
Панасюк покраснел так, как краснеют от удовольствия только рыжие люди.
Время отлета было назначено. Папаша Карелиных позвонил и назвал сумму, в которую я легко укладывался после продажи джипа. Беда так и не позвонила. Я ждал отъезда с чувством, которое испытываешь, когда, ныряя с большой высоты, не знаешь, на какой глубине находится дно. Вынырнешь или сломаешь шею? Узнать можно только одним способом: прыгнуть.
И я ждал назначенного часа, когда пилоты с равнодушными лицами, глядя мимо меня, пропустят меня на борт, и я долечу до родного города среди каких-нибудь ящиков или мешков.
Ильич и дня не просидел на рабочем месте, чтобы не ввязаться в новую авантюру.
– Петька! – заорал он, врываясь ко мне в сарай, где я собирал свой нехитрый багаж: ствол, бритва, носовой платок, газета с голой Бедой, фото с синей Бедой.
– Петька! А на фига нам школьный стадион?
– В смысле? – опешил я.
– Но есть же спортивный зал в школе! А если на воздухе надо физкультуру проводить, так на лыжи и в лес!
– В лес? – я заподозрил неладное.
– В лес!
– А стадион?
– Стадион! Стадион мы сдадим под автостоянку!
– Борисовцам?
– Ну-у... есть люди... – Поток информации, предназначенной для меня иссяк.
– Значит, у всех школ стадионы, а у нас – здасьте, жопа! Стоянка! Вы уже назвали цену своего согласия? – заорал я. – Цену за выхлоп, шум и грязь? Вы что – все забыли? Что чудом остались живы, что Колька Серов погиб, что вы только вылезли из квартиры, где самым ценным было то, что рядом лестница на чердак?!! Кстати, он был закрыт!
– Кто?!
– Чердак!!!
– Петька, не ори, – жалобно попросил Ильич, присаживаясь на лежак, на Татьянино красное одеяло. – Я знаю, без тебя бы не выкрутился. Но жить-то хочется! Сейчас, и хорошо!
– Ключевое слово «жить»!
– Ключевое слово «хорошо»! – заупрямился Ильич. – Я между прочим, скоро женюсь. На Нэльке- соседке. А у меня даже машины приличной нет! Тогда ведь из-за Доры заморочки вышли. А теперь Дора улыбается и слова не скажет, если я в школе зоопарк размещу. И как ты этого добился? Петь, ну давай рискнем! Без тебя я с этим делом не справлюсь. Ведь ты сидел, ты эти делишки как семечки щелкаешь!
– Да не сидел я! Еще.
– Мы сильно не будем веселиться. Скромненько, купим по «девяточке», на черный день отложим. Ведь понадобились же тебе две тыщи, я не спросил – зачем. Билет на самолет столько не стоит...
– Я отдам деньги. Или отработаю. Буду пахать два года бесплатно.
– Иди в жопу. Лучше помоги, закажи технику, чтобы стадион от снега расчистили.
Я заскрипел зубами от злости, но промолчал.
– И это, будка там нужна для охраны. Нужно или вагончик какой-нибудь подогнать, или твой сарай под это дело... У тебя ведь есть теперь, где жить?
