У Зинки говоруха всегда просрочена.
— Звони, — Марфуша снимает с уха свою говоруху, дает Зинке.
Зинка пристраивает красно-коричневую говоруху к своей мочке:
— «Алконост», Два, два, девять, сорок шесть, полста, восемь.
Служба дальнеговорения у семьи Зинкиной самая дешевая — «Алконост». Марфушина семья службу «Сирин» попользывает. Но не потому, что Заварзины много богаче Шмерлиных. Просто полгода назад Марфушин папа вырезал столоначальнику из Палаты Связи киот усадебный со Спасителем да апостолами. И так киот сей столоначальнику понравился, что подвесил он семью Заварзиных на «Сирин» на целых девять бесплатных месяцев.
— Мамуль, я харч весь Амоне блаженному отдала, — говорит Зина.
— Ну и дура, — слышится в ответ. — Отец без водки тебя на порог не пустит.
— У меня три копейки осталось.
— На них и купишь.
Со вздохом возвращает Зинка говоруху:
— Делать нечего, пойду на Пушкинскую горло драть — «Разлуку» петь. Авось подадут на чекушку.
— Ступай с Богом, — кивает Марфуша, а сама опять к лавке поворачивает.
Зинке побираться не в первой. А давать ей денег в долг Марфуша права не имеет.
В лавке за это время очередь еще больше выросла — в последний день праздника у всех харч на исходе. И никого из знакомых в очереди той, как на зло. Делать нечего — отстояла Марфуша и снова к Хопрову широкотелому:
— Белого ковригу, черного четвертинку да пачку папирос.
Прищуривает заплывшие глазки лавочник:
— Тю! Так ты ж только что брала, стрекоза. Не хватило твоим? Съели хлеб да обкурились?
— Я, Парамон Кузьмич, все Амоне блаженному отдала.
Чешет бороду рыжую Хопров:
— Вот оно что. Молодец. Сие дело богоугодное.
И помедлив, руку в коробку с леденцами запускает, дает Марфуше:
— Держи.
— Благодарствуйте.
Берет Марфушенька леденцы, хлеб с папиросами и — прямиком домой. Леденец в рот сунула, идет, сосет, торопится, сворачивает с Малой Бронной, а в угловом доме на первом этаже через форточку открытую слышно:
— Ай, не буду! Ай! Ай, не буду!
И розга свистит да шлепает. Сбавила Марфуша шаг, остановилась.
— Ай, не буду! Ой, не буду!
Секут мальчика. Свистит розга, шлепает по голой заднице. Видать, отец сечет. Марфушу папаша никогда не сечет, токмо маманя. Да и то редко, слава Богу. В последний раз — перед Рождеством, когда из- за Марфушиной оплошности две полосы кокоши драгоценного удуло. Сели в тот вечер мама с папою на кухне после трудового дня, нарезали три полосы белых, а Марфуша как раз мусор выносила да дверь-то настежь и распахнула. А на кухне-то форточка, как на грех, открытая была. Потянуло с лестничной клетки из окна разбитого, да так, что весь кокоша — в пыль по углам. Отец с дедом — в крик. Бабка — щипаться. А маманя молча разложила Марфушу на кровати двуспальной да по голой попе прыгалками и посекла. Марфуша плакала, а дед с папой все по кухне ползали, пальцы слюнили, да пыль белую собирали…
Вошла Марфуша в подъезд, а там трое нищих выпивают у батареи. Расстелили себе газету «Возрождение», разложили на ней то, что за утро насобирали, и жуют, распивают бутылку самогона. Но нищие пришлые, не местные, а по виду и вовсе не москвичи: один старый, седой, как лунь, другой чернявый, крепкий, но без ног обеих, а третий — подросток. И самогон они, видать, у китайцев на Пушкинской прикупили: в мягкой бутылке самогончик-то.
— Здравствуй-поживай, дочка, — улыбается ей старик.
— И вам не хворать, — бормочет Марфуша, мимо проходя.
Стала по лестнице подниматься, да призадумалась: надо бы дворнику донести. Нищие-то разные бывают. В пятнадцатом доме на Святки пустили ряженых, а те по трем квартирам прошлись с револьверами газовыми, да три мешка себе барахла и «накалядовали». Пришлые нищие в лучшем случае на лестнице нагадят, а в худшем — украдут чего-нибудь.
Звонит Марфуша к квартиру дворника на третьем этаже. Открывает дверь дворничиха в бигудях и с папиросой в зубах:
— Чего тебе?
— Там внизу нищие самогонку пьют.
Сказала, а сама — вверх по лестнице бегом. Добралась до своего этажа, в разбитое окно высунулась: что будет? Прошло времени немного, зашумело внизу, хлопнула дверь:
— Ох, родимая моя мамушка!
Вываливается из подъезда старик, за зад держась, следом парень выбегает, потом — инвалид на своих утюгах колбасится. А за ними — дворник Андреич с электрической дубиной. Прицелился, пустил молнию синюю инвалиду в огузье. Завизжал инвалид, заматерился:
— Еб твою проруху-мать!
Грозит ему дворник:
— Сейчас красную пущу! А потом тебя, охальник, в околоток!
Подхватывают старик с мальчиком инвалида, волокут прочь. Мальчишки дворовые им вслед улюлюкают, снежками провожают. Сплевывает красноносый Андреич на снег, складывает дубину, исчезает в подъезде.
Дело полезное, государственное, сделано. Звонит Марфуша довольная в дверь свою. Открывает бабка, от злобы трясется:
— Где ж ты запропастилась, змея?!
Дед, из уборной идучи, подсмеивается за бабкиным плечом:
— Видать за подружку языком зацепилась!
И отец пасмурный на кухне:
— Марфу токмо за смертью посылать.
— Я Амоню блаженного видала, — оправдывается Марфуша. — Он там на улице поднялся, а потом лечебных попросил. Я ему хлеб с табаком и отдала. Пришлось заново все покупать.
Утихает бабка, ворчит:
— Сподобилось ему, ишь…
— И чего он разглядел? — дед интересуется.
— Стрелецких давить будут.
— И Бог с ними, — машет бабка, хлеб у Марфуши забирая.
— У этих не убудет, — бубнит отец.
— Не убудет, точно! — закуривает дед.
— Вон какие рыла понаели без войны, — зевает простоволосая мать, из ванной выглядывая. — Воронин, морда, на трех «меринах» ездит. Садитесь завтракать, что ли…
Помолились всей семьей Николе Угоднику, позавтракали кашей пшенной с молоком, попили чаю китайского с белым хлебом и повидлом яблочным. Отец поковырялся с портсигарами да пошел на свою Миусскую площадь, торговать. Мама с бабушкой в церковь отправились. Дед с санками поехал на Арбат за дровами. А Марфуша дома осталась — посуду мыть. Перемыла тарелки да горшки, потом себе воротнички школьные постирала, да прогладила. А потом села с Умницей играть в «Гоцзе». [2] Играла до обеда, но баозцянь[3] так и не смогла найти. Его же искать-то надобно не в замке, а в подземелье, там где глиняные воины стоят, а потом оживают да бросаются, да выбираются из-под земли, да ползут к нашей границе. Пока с ними бьешься, баоцзянь синим светится, а как одолеешь их — сразу исчезает. Попробуй тут найди его! Зато, Колька Башкирцев рассказывал, как баоцзянь найдешь — сразу все враги падают замертво, а молодой Государь женится на
