указательным попала пуговица.
– Из чего вы сделали такой вывод?
– Из того, что он вильнул, даже упал, кажется, а потом захромал дальше.
– А перед тем бежал не хромая?
– Я видел кровь, – упрямо заявил Никитин. – Когда подъехал к тому месту, где он упал. Большое пятно, с две ладони. – Он посмотрел на свои руки. – Даже с две с половиной, – прибавил он, стараясь быть как можно более точным.
– Как вы полагаете, какое именно ранение вы ему нанесли?
– Судя по тому, как он бодро бежал, – несильное, – признал Никитин. – Да в любом случае болело у него, говорю вам, и кровь текла!
– Дальше.
– Явились сотрудники УГРО с собакой-ищейкой.
– Быстро?
– Буквально в считанные минуты. Когда они появились на Марсовом поле, я еще видел бандита.
– Куда он бежал?
– Мне показалось – в сторону Михайловского замка.
– Скажите, товарищ Никитин, как вы объясняете тот факт, что собака потеряла след?
Никитин молчал.
– Согласно вашим показаниям, Пантелеев был ранен. Пусть несильно, но болезненно, а главное – его рана кровоточила. Каким образом животное, в десятки раз более чуткое, чем человек, ухитрилось не найти его?
– Я не знаю, – признался Никитин. – А проводник что говорит?
– Проводник пьян, – сказал Иван Васильевич, – думаю, от ужаса происходящего. Спит у себя на квартире, а собака лижет ему лицо и очень беспокоится.
– Ясное дело. – Никитин философски вздохнул. – Единственное средство у русского человека постичь непостижимое.
– Если он еще раз попробует таким способом постичь непостижимое, его уволят из органов милиции, – заметил Иван Васильевич. – Я ему, конечно, не начальство, но общая закономерность везде одинакова.
– Угу, – сказал Никитин, – а я ему, между прочим, не приятель и даже не сослуживец.
– Мы все здесь товарищи, – примирительно произнес Иван Васильевич. – Рассказывайте дальше.
– Дальше… – Никитин помрачнел. – Я с товарищем пошел в сторону Пантелеймоновской церкви.
– Кого там встретили?
– Дворника…
– Дворника?
– Спал, сидя на тумбе. Хотел, наверное, утром пораньше подмести, а потом уйти к себе. Не знаю. Из деревни дворник. Разговор у него такой… не здешний. Может, пермяк или еще что-то.
– Что дворник сказал?
– Что не видел никого.
– Вы ему приметы описали?
– Да…
– Товарищ Никитин, – сказал Иван Васильевич, – у нас имеются показания красноармейца, который сопровождал вас вчера ночью.
– Да?
– Он утверждает, что возвращался к церкви уже под утро, чтобы проверить одно подозрение.
Это подозрение уже несколько часов шевелилось в душе Никитина, поэтому он отвел глаза и вздохнул.
– Да? – тихо переспросил Никитин.
– На тумбе обнаружилось пятно крови. Небольшое. – Иван Васильевич сложил руки на бумагах, подался вперед и посмотрел прямо Никитину в лицо. – Вы ведь с Ленькой Пантелеевым разговаривали… И все приметы вам были известны. Как же вы его не признали?
– Не знаю, – сказал Никитин. – Вот поверите – понятия не имею. Отвел глаза, дьявол.
Он хотел было перекреститься, но вместо этого в сердцах плюнул.
К артельщику пожарного телеграфа Михаилу Манулевичу требовался особый подход, как сразу определил Юлий. Манулевич был среднего роста, но из-за худобы и привычки сутулиться казался выше, чем на самом деле. Когда он говорил, дышал или глотал, то есть постоянно, на горле его двигался кадык, и это поневоле привораживало взгляд собеседника.
Юлию указали на Манулевича в столовой «Петроградпожартреста», где тот в скорбном одиночестве вкушал компот.
– Позволите? – Юлий змеей вполз на стул напротив Манулевича и уставился на стакан в его руке.
Рука Манулевича задрожала, и артельщик устремил на Юлия мученический взгляд.
– Что вам нужно? – спросил Манулевич.
– Я из УГРО, – сообщил Юлий тихо, – но кричать об этом мы не будем.
Манулевич отмолчался.
Юлий спросил:
– Хорошо здесь кормят?
– Сравнивать не с чем, – буркнул Манулевич.
– Да бросьте! – развязно воскликнул Юлий. – Разве вы домашней еды не пробовали?
– Нет, – сказал Манулевич.
– А в детстве? – наседал Юлий.
– У меня не было детства, – сказал Манулевич. – Меня многие как видят, так сразу думают, будто у меня была толстая еврейская мама, ну так это совершенно не так. Ни мамы, ни детства. Я то, что называлось раньше голодранец. Поэтому и работу в артели получил.
– Непростая биография, – согласился Юлий.
– Вам-то что надо?
– Желаете допрос в участке? – поинтересовался Юлий.
Манулевич сказал:
– Человек кушал обед, доедал компот, но надо было прийти и даже здесь мучить. Очень умно.
– Не пытайтесь пробудить во мне совесть, Михаил Осипович, – сказал Юлий. – Меня, кстати, зовут Юлий, по фамилии Служка.
– Не скажу, что мне очень приятно, – буркнул Манулевич. – Однако задавайте ваш вопрос.
– Ладно… Расскажите еще раз, как вас ограбили.
– Очень мне интересно это в десятый раз рассказывать, – съязвил Манулевич.
Юлий счел этот тон признаком пробуждения в собеседнике некоторой живости и мысленно поздравил себя.
– Я-то ведь не слышал, – заметил Юлий. – Мне бы из первых уст, так сказать, а не в пересказе товарища Дзюбы.
При упоминании товарища Дзюбы Манулевич болезненно сморщился, и Юлий опять себя поздравил.
– Я должен был снести деньги из банка на работу, – тихо проговорил Манулевич. При этом он беспокойно водил глазами, словно пытаясь выследить незримого соглядатая. – Я так иногда делаю по вторым и восемнадцатым числам, когда зарплата.
– Иногда? – удивился Юлий.
– Иногда отправляют не меня, – пояснил Манулевич.
– А вас почему выбрали для такого дела? – спросил Юлий.
– А вы как думаете? – Манулевич посмотрел на Юлия с хмурым вызовом.
Юлий смерил его взглядом, раз и другой. Манулевич был хилым – отбиться от нападающих он явно бы не смог. Ничем не выдающаяся персона.
– Вы не похожи на человека, у которого вообще могут быть деньги, – сказал наконец Юлий. – Если б я выслеживал, кого ограбить, на вас бы последнего подумал.
