Ольга не знала, как себя вести, поэтому надулась.
– Мы с вами обсуждали возможность получения роли в картине, – напомнил Фима, облизывая губу.
– Уточните, – буркнул Кравцов.
– Старшая сестра, – Фима был сама обходительность. – В «Княжне-пролетарке».
– А она петь-то умеет? – осведомился Кравцов и простучал пальцами по колену какой-то замысловатый ритм.
Ольга сказала:
– В картине ведь не будет слышно.
– Зато будет видно! – рявкнул Кравцов. – У вас имеется опыт?
– Я играю в постановке, – сообщила Ольга.
– Интересно, – протянул Кравцов, всем своим видом показывая, что ему это совершенно неинтересно. – И у кого ж то, позвольте спросить?
– В каком смысле – у кого? – не поняла Ольга. – Это молодежный театр, революционный. У нас, в рабочем клубе возле фабрики. Там, между прочим, нет хозяев.
– Кто руководитель, я имею в виду. Заправляет там у вас кто? – Непонятливость Ольги начала его раздражать.
Фима забеспокоился. Он рассчитывал на то, что Ольгина наивность в сочетании с ее миловидностью вызовут у Кравцова по меньшей мере умиление.
– Товарищ Бореев у нас главный, – гордо сказала Ольга. – Он и пьесу написал, и учит, как делать постановку.
– Знаю Бореева. Дилетант и бездарность, – отрезал Кравцов.
– Он, между прочим, не только руководит, но и играет сам наравне с другими товарищами, а не отлынивает, – возразила, обидевшись, Ольга.
– Чему он вас там научил, позвольте узнать? – буркнул Кравцов. – Сейчас все кругом мастера кричать о революционном искусстве, а на практике дело оборачивается исключительно построением живых пирамид и мимических фигур при полном отрицании всего предшествующего опыта. При чем тут театр? И где здесь какая-то особая «революционность»? Массовые немые сцены, надо же! Да такое еще при Гоголе было – «к нам едет ревизор»!
Кравцов произносил приговор Борееву небрежно, как нечто давно решенное. За его плечом Фима делал Ольге отчаянные знаки, призывая кузину образумиться, но та только покраснела и на предостережения Фимы никак не реагировала. Ей ужасно хотелось, чтобы Кравцов принимал всерьез и Бореева, и его постановку в революционном молодежном театре – а значит, и самоё Ольгу.
Ольга выпалила:
– Между прочим, про Робин Гуда, про которого наша постановка, в самой Америке кино снимали! Я в кинематографе видела. Если уж даже в Америке, где угнетают негров, и то знают про Робин Гуда, значит, товарищ Бореев написал очень полезную пьесу.
Теперь Кравцов смотрел на Ольгу с любопытством.
– Вот, значит, как? – произнес он. – Робин Гуд, да… Любопытно. Ну так что, вы умеете петь?
Ольга ответила:
– Я умею смеяться и немножко умею плакать, если надо. Только я должна сосредоточиться.
Кравцов откинулся на своем стуле, сцепил пальцы на животе. По правде сказать, живота почти не было, худосочен был пока что товарищ Кравцов для подобной позы, хотя задатки имелись.
– Ну, читайте, – распорядился Кравцов.
– Что читать? – Ольга сразу растерялась.
– Что хотите. – Он нетерпеливо побарабанил пальцами. – Басню, стихи. Наизусть.
Ольга сказала, подумав:
– Я прочитаю статью из рубрики «Суд идет». Про Ольгу Петерс и ее разбитую любовь.
Кравцов, казалось, был несколько озадачен подобным выбором, однако, уловив молящий взор Фимы, все же кивнул:
– Хорошо. Читайте.
Ольга опустила веки. Ей вмиг все так ясно вспомнилось: Руина Вздохов, одиночество после отъезда Доры, газета с очерком о несчастной Петерс… Она набрала в грудь побольше воздуха и начала:
«…Застав возлюбленного с другой, Ольга Петерс не выдержала. Свершилось то, о чем она подозревала с самого начала. С громким восклицанием она извлекла пистолет и несколько раз в упор выстрелила в изменника. Обливаясь кровью, он упал, а Петерс сдалась полиции…
– …Встать! Суд идет!..»
Ольга остановилась.
– Здесь надо заплакать, но у меня это еще плохо получается, – прибавила она.
– Гм, – выговорил Кравцов. – Оригинальный выбор. Не знал, однако, что криминальная хроника превратилась у нас в объект искусства. Впрочем, она всегда была немного искусственной…
Ольга сочла замечание помощника режиссера шуткой и засмеялась.
Смеялась она не по-настоящему, потому что на самом деле ей вовсе не было смешно. Она, как умела, воспользовалась уроком, полученным от Татьяны Германовны: с неподвижным лицом приподняла брови и округлила губы:
– Ха, ха, ха.
Теперь Кравцов уставился на молодую девушку с откровенным ужасом. Затем он перевел взгляд на Фиму и тихо попросил:
– Уведите ее.
– Что? – не понял Фима.
– Не подходит, – объяснил Кравцов.
Ольга перестала смеяться, но бровей не опустила и по-прежнему держала губы буковкой «о».
– Почему? – спросил Фима с отчаянием. Он не мог поверить в окончательность неудачи и все еще не хотел сдаваться.
Кравцов подался вперед. Глядя Фиме прямо в лицо, он отчетливо проговорил:
– Аб-солютно без-дарна.
Повисла пауза. Фима глупо моргал. Итак, его красавица кузина все-таки отвергнута. О последствиях подобной катастрофы жутко было даже помышлять.
Ольга медленно повернулась к Фиме.
– Фима! – трагическим голосом прошептала она. – Ты же обещал, что… Да? Ты же обещал!
После чего громко, с воем, разрыдалась. По-настоящему. Это был, товарищи, полный натурализм, во всем его несценичном, некинематографичном безобразии, с искривленным ртом и часто мигающими, мгновенно распухшими глазами.
Фима глядел на Ольгу и с каждой секундой все более явственно догадывался о том, что между ними все кончено.
В студии Ольга даже не обмолвилась о том, что пыталась устроиться на роль в кинематограф. Еще не хватало обсуждать это, например, с Настей Панченко. Настя сразу спросила бы, какую роль собиралась играть Ольга в той картине. Пришлось бы отвечать, что роль старшей сестры, белогвардейской эмигрантки, которая от страха перед Революцией покинула социалистическое Отечество и теперь поет в парижском кафешантане. Настя сморщила бы нос и объявила роль гнилой и недостойной. «Товарищ Бореев говорит, что изображать врагов трудового народа должны только самые сознательные, кто хорошо видит разницу между театром и жизнью, между образом и актером. Иначе тебе вдруг захочется тоже стать развращенной. Не сознательно, конечно, а неосознанно, но все же захочется. Тут много опасностей, потому что эта твоя гнилая героиня наверняка хорошо одета. Такое затягивает».
Выслушивать подобное нравоучение от Насти Панченко, несостоявшейся проститутки, комсомолки- ригористки? Нет уж. Лучше вообще промолчать. Безмолвно проглотить свою скорбь.
Помимо всего прочего, Ольге предстояла довольно щекотливая встреча с Алешей. Избежать этой встречи, если уж Ольга решилась прийти в студию, никак невозможно. Алеша играет теперь одного из стрелков Робина Гуда (его повысили до ответственной роли!) и наверняка уже на месте.
Нужно сделать вид, будто ничего особенного не случилось. Во всяком случае, лично Ольга не придает
