случившемуся никакого значения. Так, пустяки.
Ольга высоко подняла голову, входя.
Алеша репетировал и даже не посмотрел в ее сторону. Ольгу будто холодной водой окатило. Вот, значит, как! Он ее больше не замечает… Ладно.
Она шепотом поздоровалась с Настей и села в зале на стул.
Настя шепнула:
– Ты почему опоздала?
– Было одно несущественное дело.
– А плакала почему? – проницательная Настя, конечно же, все видела.
– На гвоздь наступила, – сказала Ольга. – А ты как считаешь?
– Никак… – Иногда даже Настя соображала проявить деликатность.
Когда эпизод, в котором был занят Алеша, закончился, стали отрабатывать массовые сцены. Вечер прошел незаметно, Ольга отвлеклась от своих неприятностей и немного повеселела. В конце концов она догадалась, кто виноват в ее провале у Кравцова, и это, ясное дело, был Фима.
Она уже собиралась уходить вместе с Настей, когда к подругам наконец-то подошел Алеша.
– Я вас провожу, – сказал он просто.
Ольга глянула исподлобья:
– Мы ведь не маленькие и сами можем дойти.
– Что-то ты, Ольгина, сегодня не в духах, – сказал Алеша.
– Устала, – ответила она небрежно.
– Я тут заходил к тебе, – прибавил он (Настя внимательно следила то за Алешей, то за Ольгой, переводя глаза с одного на другую). – Да тебя дома не оказалось.
– Да, – Ольга пожала плечами, – мне передавали, что ты заходил. Ну, идем.
Это «идем», с одной стороны, прозвучало как обращение к Насте, а с другой – не исключало из компании и Алешу. Проделано тонко, что и говорить. Алеша, разумеется, истолковал Ольгину реплику в свою пользу и покинул студию вместе с подругами.
Впрочем, ничего «решительного» в тот вечер так и не произошло. Настя подробно рассказывала о комсомольском собрании, а потом – о новой ватермашине (американское изобретение), на которую она сейчас перешла работать.
– Главное преимущество – в том, что у этого ватера усовершенствованные веретена системы Раббета и скорость до двенадцати тысяч оборотов в минуту, – увлеченно говорила Настя, делая короткие, энергичные взмахи рукой.
Она обладала счастливой способностью подробно повествовать о вещах, которые совершенно не были интересны ее собеседникам, и не испытывать при том ни малейшего неудобства.
Возле общежития Алеша простился с обеими девушками за руку и ушел.
Иван Васильевич в который уже раз разгладил на столе измятый листок. На листке было написано с простодушной откровенностью:
Почерк с зачатками каллиграфических умений, но рука писавшего явно подрагивала и вообще плохо слушалась. «Спившийся служащий, например, банка, – думал Иван Васильевич, всматриваясь в кривые росчерки. – Буква М у него явно выводит мыслете…»
Шутка была вроде бы смешная, но разделить ее оказалось не с кем, поэтому Иван Васильевич даже не улыбнулся. Продолжал читать.
Писал некто Вольман, в печальном своем прошлом – скупщик краденого. Уверял, витиевато и лживо, будто уже в достаточной мере покаран властями, и притом неоднократно, отсидел свое в тюрьмах, где натерпелся, по грехам своим, всяких страданий. Сейчас, испытывая непреодолимое желание помочь властям, Вольман считает своим ДОЛГОМ указать, что виновный в убийстве начальника охраны Госбанка товарища Чмутова Ленька Пантелеев скрывается на одной квартире в Эртелевом переулке, у своей полюбовницы, где его можно будет арестовать, сделав соответствующую засаду.
Задерживать самого Вольмана и допрашивать его лично Иван Васильевич не видел пока большого смысла. Скорее всего, тот действительно был скупщиком краденого. И скорее всего, вопреки заверениям, до сих пор не оставил своего ремесла; однако сейчас это не имело значения. Важно было другое: Вольман по какой-то причине рассорился с Пантелеевым и решил его сдать УГРО.
К дому в Эртелевом переулке была отправлена оперативная группа во главе с товарищем Дзюбой. Сотрудников после повсеместного сокращения штатов не хватало, поэтому Дзюба предложил взять на операцию также Юлия.
Юлий был этим обстоятельством немало удивлен. Ему-то всегда казалось, что Дзюба его не то что недолюбливает – а считает, в принципе, ничтожным. Что ж, в системе координат того мира, который порождает таких, как товарищ Дзюба, Юлий действительно немногого стоил. И Юлия растрогало, когда он выяснил, что товарищ Дзюба, оказывается, умеет делать кавалерийские вылазки за границы своего мира и по достоинству ценить выходцев из других миров.
Ивана Васильевича тоже несколько удивил выбор товарища Дзюбы. Впрочем, Иван Васильевич умело скрыл свое удивление.
Один только Дзюба, существующий в полной гармонии с собой, ничем не был смущен.
– Может, стреляет он и плохо, – объяснил товарищ Дзюба, нимало не беспокоясь присутствием тут же обсуждаемого Юлия, – но наблюдательный, черт, и в драке, я так полагаю, через два на третий прикладывает кулак куда надо.
Эта характеристика полностью убедила Ивана Васильевича и втайне польстила Юлию.
Когда вошли в Эртелев переулок, Дзюба сказал:
– Ты, Служка, здесь останешься. Вот, я думаю, хорошая подворотенка. Тут и базируйся с товарищами, – он кивнул отдельно еще двоим красноармейцам, приданным оперативной группе вследствие особой ответственности дела. – Глазок у тебя шулерский, на разные странности наметанный, поэтому примечай и пресекай по мере надобности. Главное – если Пантелеев от нас вырвется, чтобы он мимо тебя не пробежал. Отрезай ему все пути.
– Понял, – сказал Юлий.
Он вместе с двумя товарищами направился в подворотню, а Дзюба еще с двумя зашагал к подъезду дома напротив.
Квартиру, указанную в ДОНОСЕ раскаявшегося Вольмана, занимала гражданка Цветкова Валентина Петровна, которая и отворила дверь.
Дзюба показался в дверном проеме и сразу же внушил гражданке Цветковой очень много уважения: кожаной курткой, крепкой, бритой головой, уверенным выражением лица – словом, всей своей личностью.
Пока Цветкова рассматривала предъявленный Дзюбой мандат, вслед за ним в квартиру вошли еще двое. Дзюба заботливо отобрал у Цветковой бумагу и обошел квартиру, заглянув по очереди во все комнаты и чуланы. Он действовал неторопливо, но вместе с тем и сноровисто, а Цветкова ходила за ним как привязанная и помалкивала.
Это была молодая женщина, не старше двадцати пяти лет, а то и помоложе, только слегка потасканная, как многие ее возраста, пережившие Революцию. Но, в общем и целом, довольно привлекательная, с коротко стриженными вьющимися золотистыми волосами и большими голубыми глазами слегка навыкате. Лицо ее казалось, впрочем, довольно вульгарным, и вовсе даже не из-за того, что она была сильно накрашена, но притом одета в халате и тапочках, а от какого-то внутреннего, природного изъяна личности. Казалось, если смыть с нее краску, то она сразу утратит всякую уверенность в себе и испугается.
– Пролетарского происхождения мадамочка, – определил Дзюба и выразительно прищелкнул языком.
Закончив осмотр помещений, Дзюба с товарищами занял позицию в столовой, куда, вероятно, первым делом и зайдет Пантелеев, когда появится на квартире. Валентине было приказано сидеть там же и никуда не выходить.
– А что, – заговорил Дзюба, обращаясь к ней, – давно вы знаете гражданина Пантелеева?
– Порядочно, – ответила Валентина, глядя в сторону.
