Учения закончились только перед закатом. Уставшие рыцари и сержанты, препоручив своих боевых коней слугам и оруженосцам, сбрасывали тяжелые кольчуги и готовились к вечерней трапезе.
– Да, брат-рыцарь, с монголами мы сила, – Робер, величая Жака новым званием, всякий раз не уставал восхищаться приобретенными союзниками. – У нас сейчас отряд в полторы сотни человек, а мы спокойно перемолотим пару тысяч сарацин. А если Толуй приведет в Иерусалим все свои тумены? Только теперь я по-настоящему смог оценить замысел папы Григория. Воистину наместник святого Петра обладает даром предвидения. Не пройдет трех-четырех лет, как Дамаск и Каир падут под ударами нашей всехристианской армии…
Жак молчал. Он уже получил достаточно полное представление о том, какими христианами на самом деле являются монголы. Он думал о том, что мавзолей покойного Чингисхана, возведенный неподалеку от развалин почитаемого иудеями храма Соломона, мечети Омара и церкви Святого Гроба, сделает Святой Град местом уже не трех, а четырех религий…
– Эх! – продолжал разглагольствовать Робер, – да если бы таких вот воинов к нам в Шампань пришло тысяч тридцать, то брабантцы вместе с англичанами, как сказал бы покойный дядюшка Гуго, граф де Ретель, быстро подхватили бы медвежью болезнь. Чормаган рассказывает, что он уже встречался с западными воинами. Правда, это были не франки…
– Ты верно говоришь, Робур-нойон, – кивнул, подъезжая к приятелям, монгольский военачальник. – Семь лет назад я был простым сотником в войске Субедея. Кипчаки, один народ из союза степных племен, отказались признать власть Чингисхана и ушли в далекие западные степи. Великий хан отправил два тумена за ними в погоню. Мы почти настигли их, но они попросили защиты у своих старых союзников – русских князей. Разбить их не составило большого труда, но, будь у этих христианских нойонов хоть немного согласия, победа не досталась бы нам столь малой ценой. Беда ваших воинов в том, что они не привыкли безоговорочно подчиняться приказу правителя.
Разговор прервали тревожные крики. Чормаган поднялся в седле и резко развернул коня. Проследив за направлением взгляда нойона, Жак увидел, что к ним во весь опор несется монгольский всадник, выкрикивая на ходу непонятные слова.
– Что произошло? – спросил приор у монгольского нойона.
– Наблюдатель говорит, что с севера, по дороге, ведущей в Амман, к нам движется вооруженный отряд, – ответил тот.
– К оружию! К оружию! – раздавались со всех сторон крики рыцарей и сержантов.
Некоторое время лагерь походил на встревоженную муравьиную кучу. Однако изнурительные тренировки дали о себе знать, так что вскоре воины, повинуясь распоряжениям своих командиров, заняли место в строю, укрывшись под защитой колоннад, и приготовились к бою. Толуй, Чормаган и Сен-Жермен, вместе с охранением, в состав которого входили и Жак с Робером, заняли позицию, удобную для наблюдения.
Вскоре они увидели, как по ложбине меж двумя холмами движется темное бесформенное пятно.
– Для войска на марше их маловато, – задумчиво произнес Сен-Жермен, – а для разведывательного разъезда слишком много. Это или какой-то особый отряд, или…
Приор прервал рассуждения, потому что пятно по мере приближения рассыпалось на группу в три десятка всадников. Вне всякого сомнения, это были не сарацины, а христиане. Вскоре возглавляющий отряд широкоплечий рыцарь принял у оруженосца и поднял, уперев в стремя, копье, на котором явственно различался треугольный вымпел с желтым иерусалимским крестом…
– Отбой тревоги! – вздохнув с явным облегчением, прокричал приор. То же самое, только по-монгольски повторил вслед за ним и Чормаган-нойон.
Командир отряда возвратил оруженосцу копье и, отпустив поводья, на полном скаку снял шлем. Это был брат Серпен. На лице его сияла счастливая улыбка.
– Господь был на нашей стороне, мессир! – прокричал он, завидев на возвышении Сен-Жермена. – Мы вернулись с новостями и привели из Акры всех остальных наших братьев. Когда вам будет угодно выслушать мой доклад?
Заходящее солнце едва коснулось горных вершин, когда в палатке приора собрались те, кто был посвящен в истинное предназначение их миссии. Сен-Жермен занимал ничем не отличимый от остальных скромный полотняный шатер, поэтому, чтобы вместить Толуя с Чормаганом, а также Жака с Робером, им пришлось поднять наверх полы, образуя нечто вроде навеса.
Когда монголы, братья-рыцари и мастер Григ разместились на подушках, а двойной заслон из сержантов и монгольских воинов, рассыпавшись по развалинам, надежно перекрыл все подходы, уберегая совет от любопытных глаз и ушей, Сен-Жермен с молчаливого согласия хана жестом предложил Серпену занять место в середине и коротко бросил:
– Рассказывай!
На пустыню упала душная арабская ночь. Рыцари зажгли факелы и осветили площадку. По лицам франков и монголов заплясали случайные всполохи. Словно ожидая такого сигнала, за рядами полуразрушенных колонн, которые вздымались теперь над мраком, словно разновеликий строй окаменевших гигантов, завела нескончаемый всенощный ноктюрн первая цикада. Не успела она завершить свою вторую руладу, как притихшая на закате пустыня отозвалась ей многотысячным звенящим хором. Вслушиваясь в звуки, которые где-нибудь в саду королевской резиденции могли показаться романтическими, а здесь, в запретном городе, звучали жутким предостережением темных сил, Жак завороженно наблюдал за тем, как из окружающей палатку темноты вынырнула яркая бабочка. Рискуя обжечь свои крылья, она присоединилась к рою вьющихся вокруг факела мотыльков. В голосе брата Серпена ощущалась огромная усталость, но он, ни на что не отвлекаясь, вел свой рассказ:
– Отправляясь в путь, мы были готовы к тому, что в земли Иерусалимского королевства придется прорываться чуть не с боем. Однако по дороге нас не остановил ни один из эмирских отрядов. Как выяснилось позже, между Фридрихом и аль-Камилом уже действовало негласное соглашение о прекращении военных действий, и нас не трогали, принимая за посланников, которые возвращаются с очередных переговоров.
Перейдя вброд Иордан, мы почувствовали себя увереннее и быстро добрались до Рамлы, где переночевали в замке, принадлежащем Ибелинам, сказавшись, как и было условлено, посланцами его высокопреосвященства патриарха.
На следующий день мы добрались до берега моря. Яффа за время нашего отсутствия изменилась так сильно, что я уж было испугался и решил, что мы сбились с пути и выскочили на побережье не иначе как к Сидону. Теперь там стоит цитадель, в которой находится император, а бург[12] обнесен высокой внешней стеной. Для того чтобы лучше уяснить, что происходит в королевстве, я рискнул наведаться в город. Оказалось, что жизнь там бурлит как баранина в кипящем котле, когда наши друзья и союзники, – он вежливо кивнул в сторону монголов, – готовят свою похлебку. В преддверии скорого освобождения Иерусалима туда хлынули паломники. Под защитой стен и башен странноприимные дома и припортовые амбары там растут как грибы.
К величайшему моему облегчению, первым знакомым, которого мы встретили в городе, оказался тевтонец де Барн, которого мы встретили в ночь выхода из Акры на постоялом дворе Аббаса. Он теперь состоит рыцарем по особым поручениям при гранмастере Германе фон Зальца. Я затащил его в одну из яффских таверн и под великолепное телячье жаркое и фаршированного поросенка…
При этих словах доблестный рыцарь Робер де Мерлан сверкнул глазами и столь красноречиво зашевелил усами, что брат Серпен осекся и поспешил переменить тему:
– …так вот, во время дружеской беседы, которая затянулась почти до утра, я выяснил все, что произошло после нашего убытия.
По его словам, последний месяц пребывания германских крестоносцев в
