интересовал твой сын… Вот если бы он был одним из твоих пациентов…
— Хватит, Элинор. Мы уже много раз обо всем этом говорили.
Честер следил, как она медленно опустила письма на стол, словно кладя их в огонь, руки ее дрожали. Она ухватилась для поддержки за край письменного стола, потом обернулась и взглянула на него, ее голубые глаза пылали гневом.
— Честер, он мертв, и я считаю, что ты убил его, пусть тебе и не пришлось нажимать на курок. Убить человека можно не только из пистолета, для этого есть и другие возможности…
— Я уже достаточно выслушал, Элинор. Ты пила?
— Как это типично для тебя, Честер, — и как не научно — искать внешнюю причину тому, что тебе неприятно. Ты спрашиваешь, пила ли я? Должна ли я ответить буквально на твой вопрос? Сказать, что упивалась словами сына, которого у меня больше нет, и что я пьяна от его утраты?
— Я устал, Элинор, мы можем обсудить все утром…
Он не ожидал от жены такой реакции. Она сгребла письма со стола, бросилась к нему и ткнула их ему в лицо.
— Прочти их, Честер, — крикнула она. — Прочти их сейчас, когда они уже не имеют смысла. Узнай, хотя бы первый раз в жизни, что было на душе у твоего сына.
Уголок одного письма попал ему в глаз. Он поднес руку к лицу, повернулся, поморщившись от боли.
— О какой душе ты говоришь, Элинор?
Она подошла к нему сзади, положила руки ему на плечи и повернула лицом к себе.
— За что ты его так ненавидел? — спросила она. Слезы струились по ее щекам.
Доктор выпрямился, все еще прикрывая глаза рукой.
— Я не испытывал к нему ненависти, Элинор. Я любил его, черт побери… нет, черт его побери. Он никуда не годился…
— Разве это подходящее выражение для психиатра?
— Может быть, и нет. Но иногда я думаю, что мы оказываем дурную услугу обществу, изобретая жаргон для характеристики поведения. В этом мире есть люди. Элинор, которые ни к черту не годятся, и как бы это признание ни разбивало мне сердце, мой сын был один из них…
Он знал, что? за этим последует, и не стал уклоняться. Напротив, ждал с каким-то непонятным удовлетворением. Она ударила его по лицу. Видя, что он не реагирует, ударила еще раз, затем обеими руками впилась ему в шею, вонзив ногти в кожу. Сазерленду удалось схватить ее запястья и разжать руки. Крошечные капельки крови выступили там, где ногти разорвали кожу, и медленно скатились к воротнику халата.
— О, Господи… Прости меня, Честер. — Ее тело сотрясалось от рыданий.
— Мы все виноваты, Элинор. Извини… Я лягу спать внизу.
Глава 24
Мартин Теллер, пробираясь сквозь камеру предварительного заключения в участке ОУП, взглянул на стенные часы. Было без четверти девять — оставалось пятнадцать минут до его утреннего ритуала с Дорианом Марсом.
Следователь, работающий вместе с ним по делу Сазерленда, остановил его и сказал:
— Хочешь послушать новый анекдот про поляков, Марти?
— Не интересуюсь. Кроме того, анекдоты про поляков — это дурной тон.
Следователь удивленно посмотрел на него и пожал плечами.
— Извини, — сказал он.
Теллер направился дальше к своему кабинету, вошел и захлопнул за собой дверь.
Утро началось скверно. Кошки подрались во время завтрака и разлили кофе по всему ковру. Через несколько минут позвонила его бывшая жена из Парижа, штат Кентукки, и сообщила ему, что их младшая дочь беременна и потому вынуждена оставить колледж. «Кто отец?» — спросил Теллер, не представляя, что еще сказать. — «Я не знаю, Марти, она через несколько дней возвращается домой, и я тебе сообщу». А в довершение ко всему, выходя из дома, он прочел на стене объявление о том, что три дня не будет горячей воды: в котельной проводят профилактический осмотр.
Следователь, предложивший ему анекдот о поляках, приоткрыл дверь и спросил:
— Будешь сегодня играть, Марти? — Он имел в виду покер, любимое занятие сотрудников отделения.
— Нет, и тебе предложил бы вместо покера прихватить эти молодые дарования — переданных в мое распоряжение сыщиков — и посвятить эту ночь обходу всех баров в городе. Прихвати с собой фото Кларенса Сазерленда и в первую очередь проверьте бары для одиночек.
— Каждый бар?
— Начинайте с Джорджтауна. Спрашивайте барменов, пасущихся там девок, охотящихся на них парней. И чтобы завтра к девяти утра у меня был список всех баров, в которых вы побывали.
— Это большой забег, Марти. Рабочего дня не хватит.
— Тебя пожалеть?
— Да что с тобой? К тебе сегодня не подступиться.
— Луна не в той позиции в моем гороскопе.
— Детские шуточки.
— Точно. У тебя есть дети?
— Насколько мне известно, нет.
— Они разбивают наши сердца. Пошевеливайся.
— Угу. Желаю приятно провести день.
Теллер взял кофейную чашку, не мытую со вчерашнего дня, прошел в камеру предварительного заключения и налил себе кофе из общего кофейника, оставив четвертак на блюдце. Потом вернулся в кабинет, повесил на плечики пиджак и сел за стол. Было десять минут десятого. Он набрал по селектору номер Дориана Марса.
— Марти? — раздался голос Марса. — Где ты? Я жду!
— Давай пропустим сегодняшнюю встречу, Дориан. Мне нечего доложить. Это пустая трата времени.
— Неважно. Все равно надо встречаться каждый день. Мозговая атака может многое открыть. Пропусти дело типа этого достаточное количество раз через мясорубку, и у тебя получится прекрасный гамбургер.
— Что-что?
— Заходи, Марти.
— Нет. Мне нужно еще провести большую разборку. Давай встретимся позже.
Марс громко вздохнул.
— Ну, хорошо. Кстати, у тебя все в порядке? Голос какой-то странный.
— У меня все великолепно, Дориан, просто тип-топ, пребываю в мире и согласии со всем родом человеческим. Жизнь — это просто клубника со сливками, нескончаемое кабаре.
— Не бери в голову, Марти.
Теллер позвонил на коммутатор и велел дежурному сержанту какое-то время ни с кем его не соединять.
— Тут как раз вас спрашивают, инспектор. Я уже собирался вас связать.
— Кто это?
— Ваша мисс Пиншер, из Министерства юстиции.
— Моя? А, ну ладно, ей отвечу, но больше никого!
— Доброе утро, — сказала Сюзанна.
