вытаскивало отношения с мужчиной на эту вершину, на этот горный пик, и потом, оставив спящего в постели, сколько женщин курило у приоткрытого окна, чтобы забить звучащее в голове и в душе «Не то, не то, не то!..»
– Как ты думаешь, что будет, если я тебя поцелую? – спросил Нартов.
– Будет то, что и я тебя поцелую.
Но все вышло не так. Он шагнул ко мне, я шагнула к нему, и вдруг стало ясно – между желанием поцелуя и собственно поцелуем должно вместиться что-то еще. Мы оба чуть посторонились, и следующим шагом я оказалась за спиной у Нартова, а он – за моей спиной.
Мы стояли – я лопатками и затылком чувствовала его, и если бы я не знала до сих пор, что такое счастье, то сейчас меня бы настигло озарение: да вот же оно!
Где-то когда-то я уже стояла так – в длинной парчовой юбке с разрезом, в зубчатых кружевах, обрамлявших лицо и кисти рук. И стоял спиной ко мне человек в бархатном коротком плаще, из-под которого бойко торчала длинная и тяжелая шпага. Это был всего лишь спектакль о странностях любви, в котором мы не могли сказать правду в глаза, но, не видя собеседника, осмелились и решились.
– Я люблю вас больше всего на свете. Не странно ли это? – произнес мужской голос, почти как голос Нартова, но более глубокий и звучный, с тем поднимающимся из глубины души волнением, которое женщина уже ни с чем не спутает.
– Странно, как вещь, о существовании которой я не подозревала, – ответила я, и тоже не своим голосом, а голосом скрипки, ведущей разговор с виолончелью. – Точно так же и я могла бы сказать, что люблю вас больше всего на свете. Но вы мне не верьте, хотя я и не лгу. Я ни в чем не признаюсь, но и ничего не отрицаю.
– Клянусь моей шпагой, Беатриче, ты любишь меня!
В ответ я рассмеялась – я вспомнила, что это за пьеса и что за любовь.
Тогда крепкая рука нашла мою руку и стиснула пальцы.
Это было все, что мне нужно. Ни волнения, ни страха, ни суеты, ни неловкости, а просто безмятежная радость и ночной ветер. Yo me enamore del aire…
Долго ли мы простояли – трудно сказать, ведь на Грани нет времени. Шевельнулись у меня на груди, в самой впадинке, четки – то ли от вздоха, то ли забеспокоился Даниил. И ветер, что замер, окружив нас облачком сильного и печального аромата матиол, проснулся. Облачко увеялось, замолчали в траве стрекотливые твари, луна встряхнулась и осыпала нас серебряной пылью, раздражающей нежную оболочку глаз.
Руки разжались.
– В самом деле, – сказал Нартов. – Пойдем, что ли?
– Пойдем, – согласилась я. Повторить эти минуты все равно бы не удалось.
И опять он шел впереди, прокладывая дорогу между сухими травами, а я – сзади, как оно и положено быть: женщина следом за своим мужчиной. Но быстро кончился луг, и мы сперва увидели белое пятно – руку, что оттягивала край разреза, а потом и обеспокоенное лицо Даниила.
– Входите, – велел он. – Ну? Чем вас порадовала Велиарова братия?
– Врет и не краснеет, – сказал, входя, Нартов.
– Нет, он не врет, – возразила я. – Он играет в шпионов. Предлагает информацию и требует каких-то гарантий. И сказал, что Грань поехала благодаря двум – сперва человеку, потом демону.
– Нет у него никакой информации, – перебил Нартов. – Вернее, вот она, вся информация, которой он владеет, – про человека и демона. Его там обидели, а пожаловаться некуда!
– Извини, пожалуйста, – Даниил склонил голову набок и смотрел на Нартова с сожалением, – но это хоть и мелкий бес, но, как теперь принято говорить, не шестерка. У них своя иерархия, однако очень гибкая – тот, кого осенит идея, мгновенно перескакивает через несколько ступенек. И тот, кто промахнулся, так же мгновенно летит по лестнице кувырком. Не надо видеть в нем мелкую шавку, дешевого стукача и придурка. Попробуй все-таки его понять.
– А чего тут понимать? Ведь мы же все равно не можем дать ему никаких гарантий. А вот если его начальство узнает, что он бегал на Грань, ему не поздоровится, – злорадно напророчил Нартов.
– Вы условились о следующей встрече?
– Он что-то такое говорил, – пренебрежительно бросил Нартов. – А что, нужно было?
– Вот видишь ли, пока вас не было, бригада еще раз попыталась прочитать письмо, полученное фотографом. И ничего не вышло – тот, кто это письмо отправил, выставил мощную защиту. Машина словно выпихивала нас. Мы связались с другими бригадами. Что-то похожее обнаружила третья. Есть сервер, или портал, или я не знаю что, куда люди обращаются с жалобами.
Но люди могут вести переписку, а мы вот – не можем. И по тому, что этот сервер, или портал, или еще что-то, не пускает к себе именно нас, нетрудно догадаться, чья рука над этим поработала. Вот так-то, Нартов. Очень может быть, что ваш топтун к этому делу не имеет никакого отношения. Но сдается мне, что все же имеет…
Александр Ильич Фесенко знал, что такое тараканы, не по легендам, учебникам и газетным публикациям. Эта нечисть время от времени наносила ему визиты, так что жена отправляла его в хозяйственный магазин за самой лучшей отравой. А однажды, в молодые годы, из-за треклятых тварей лейтенант Сашка Фесенко чуть не влип в крупную неприятность.
Он замещал участкового, который угодил в больницу с аппендицитом, и чувствовал себя королевским наместником в огромной и непокорной провинции. Он принимал решения, карал и миловал, но в глубине души тихо трепетал – вот вернется хозяин и будет большая разборка…
Однажды утром ему позвонил мужчина и, очень смущаясь, рассказал такую историю. Он, мужчина, жил с женой и детьми в старом доме, не знавшем капитального ремонта по меньшей мере тридцать лет. В конце концов все поползло, все стало рушиться, и ни с того ни с сего на кухне, прямо под раковиной, образовалась в полу такая дырка, что можно было переговариваться с соседкой. Так вот – соседка, совсем ветхая старушка, подозрительно давно не отвечает, а из дырки, если встать на корточки и принюхаться, идет сладковатый тошнотворный запах.
Сашка Фесенко понял, что произошло. Он взял с собой старого зубра Петра Ивановича, живую легенду местного отделения милиции, который во всяких передрягах побывал, и пошел разбираться. Их привели к дырке, дали постоять на корточках и понюхать. Старый зубр авторитетно сказал, что так может пахнуть только труп двухнедельной давности. Стало быть, нужно ломать дверь.
К счастью, стоя на лестнице, они стали пререкаться – Сашка уже был готов ломиться собственноручно, но Иван Петрович утверждал, что это должны делать жильцы в присутствии представителя власти. Жильцы, естественно, отбрыкивались как умели. Когда Сашка, плюнув, решил показать, какие такие должны быть участковые, примерился к двери и уже был готов с трехшагового разбега впилиться в нее плечом, народ на лестнице расступился. Ветхая старушка, очень удивленная суетой вокруг ее квартиры, поднималась, держась за перила. И очень она возмутилась, узнав, что это собираются добывать ее труп двухнедельной давности. Старушка просто-напросто решила раз и навсегда покончить с тараканами. Она залила всю квартиру какой-то особо смертоносной дрянью и, чтобы впрямь от нее не помереть, уехала пожить к двоюродной сестре.
Вот почему Фесенко ненавидел этих гнусных насекомых. Всякое сравнение, в котором они участвовали, заставляло его передергиваться. А тут еще родная жена, очень недовольная его суетой вокруг Ольги Черноруцкой, заявила:
– Пытаться держать эту дуру в рамках разума – все равно, что пасти хворостиной стадо тараканов! Умом тронешься – а они все равно разбегутся! Вот так же и твоя Ольга!
Фесенко давно уже знал, что жене он никогда не угодит. Когда был следователем – ей вечно не хватало денег, если же денег вдруг случайно хватало – начинали выскакивать из стен гвозди, отваливались кафельные плитки, срывались с петель дверцы шкафа и секции. Когда он, извернувшись, ушел на вольные хлеба и денег стало немного больше, ей показались подозрительными те зажиточные бездельницы, которым мужья не для того дали возможность сидеть дома и ухаживать за своей внешностью, чтобы они тех мужей выслеживали и прихватывали на горячем. Поскольку клиентура всякого детективного агентства наполовину состоит из ревнивых мужей и жен, фесенковская жена была уверена: кто-то из бездельниц наверняка мстит загулявшему супругу самым женским способом и – при непосредственном участии ее собственного мужа,
