И расхохоталась счастливым смехом.
Действительно – из-за черной листвы на еще светлом от заката небе появился серебряный бок. И тут же Фесенко услышал шаги.
Шагнул на дорошку и встал, перегородив ее собой, плечистый мужчина. Он уперся руками в бока, всем видом показывая: безоружен, но лучше не связываться. За белым шиповником раздалась ругань – там кого-то вязали. А незадачливый стрелок вдруг повернул назад. То, что испугало его, появившись словно из воздуха, было страшнее обезумевшей бабы, которую даже пуля девятого калибра не берет. Крупный дядька внезапно кинулся наперерез и сшиб стрелка с ног.
Женщина стояла, не двигаясь. Казалось, она свое дело сделала – а остальное ее не касается. Когда три участника покушения, связанные, уже стояли под охраной плотного коренастого, круглоголового мужика и тонкого белобрысого парня, Фесенко направился к крупному мужику, безошибочно определив в нем старшего.
Вблизи он увидел погоны на форменной рубахе и подивился тому, что начальник такого ранга сам носится ночью по кладбищу, обезвреживая киллера. Еще показалось странным, что голову этого начальника охватывает грязная повязка с засохшей кровью.
– Частный детектив Алексанр Фесенко, – представился он.
– Командир второй отдельной загробной бригады Марчук, – был ответ.
Надо полагать, Марчуку требовалось именно вогнать собеседника в ступор. Фесенко заткнулся.
Фамилия «Марчук» была знакомая…
Командир второй отдельной загробной бригады махнул рукой еще одному подчиненному – тот стоял возле джинсовой незнакомки, тихо ее о чем-то расспрашивал, она же отвечала отнюдь не словами, а либо кивала, либо мотала головой.
– Ты нас, Александр Ильич, извини, – сказал Марчук. – Мы сейчас с этими милыми детишками поработаем у тебя в офисе. Окурков, пивных банок и грязных чашек не оставим – не волнуйся. Просто у нас сейчас другого места нет.
Вот теперь Фесенко узнал этого человека – кто еще стал бы называть преступный элемент детишками, зайчиками и милыми крошками?
– Но… но?.. – произнес Фесенко, непроизвольно разводя руками. Он хотел сказать – в таких случаях бригаде, прибывшей из другого города, выделяется помещение в местном УВД!
Марчук улыбнулся.
– Нет, старик. Никто нам помещений теперь выделять не будет. Бригада! На выход!
Кузьмин понял – пора. Не голос позвал, а бесплотное дуновение. Стало страшно.
– Это – сон, – сказал себе Кузьмин. – Я слишком много думал о смерти, и вот она мерещится. Меньше надо думать о всякой ерунде.
Он вспомнил вчерашний разговор с Галиной. Дочь вычитала в журнале про какого-то чудо-хирурга, оперирующего безнадежных в городе, который она с трудом нашла на карте, а назывался он Алапаевск. Два дня подряд она дозванивалась до человека, который написал про алапаевского чудотворца, и раздобыла телефон. Врач оказался весьма лаконичен: услышав грамотно изложенный диагноз, сказал – везите. И на горизонте замаячила свобода!
Свобода от чужих рук, перемещающих тело, от чужих глаз, видящих постыдную слабость, от коляски, от комнаты, от дома!
И вновь беззвучное «пора» легчайшим холодком пронизало душу.
– Да нет же! – воспротивился Кузьмин. – Никакое не пора!..
Миг был выбран самый неподходящий – именно в эту ночь, как он был предупрежден, совершится справедливость, и Ольга Черноруцкая получит сполна за свои преследования и гипнотические шуточки.
И в третий раз пришло опасное ощущение.
– Надо проснуться, – сказал себе Кузьмин, – надо совершить усилие и проснуться, как это обычно делается в самой страшной точке кошмарного сна.
Он совершил усилие – и обрел свободу.
Шевельнулась правая рука, шевельнулась шея, напряглась спина, ягодицы оторвались от сиденья, грудь подалась вперед, вперед…
Тело выпрямилось и застыло в воздухе под каким-то немыслимым углом к полу, а потом, словно продолжая движение, медленно поднялось над столом. Кузьмин увидел заднюю стенку компьютерного монитора, а за ней – свою комнату вверх ногами.
И он не сразу понял, кто остался сидеть в его кресле, в стеганой домашней куртке, с дорогим пледом на коленях.
– Но почему?.. – спросил Кузьмин. – Почему не в страшном подвале, под кучей угля, а сейчас – когда спасение уже поманило, позвало в Алапаевск?!.
Его легкое тело повернулось вокруг своей оси раз и другой. Кузьмин ощутил, что этим вращением он создает в загустевшем воздухе воронку, а воронка перерастает в узкий тоннель, тот самый, о котором ему доводилось читать и даже слышать от больных.
Вдали была светящаяся точка – и она, словно ее включили, потянула к себе сильнее всякого магнита. Кузьмин понесся, услышал свист в ушах, ощутил тяжесть…
И вдруг все кончилось.
Он оказался в родном своем кресле перед компьютером. Горела настольная лампа, левая рука обхватила большую серую компьютерную мышь и пальцы чувствовали готовность кнопок повиноваться.
– Надо же! – удивился Кузьмин. – Приснилось!
Сейчас он уже был готов радоваться своей неподвижности.
– Как бы запретить себе думать о смерти? – такой вопрос задал он самому себе, но ответил кто-то незнакомый:
– А зачем?
Голос прозвучал из-за спины.
Кузьмин испугался – повернуться он не мог, а посторонние в доме с началом его болезни почти не появлялись, разве что внучки принимали в своей комнате незримых ровесников и ровесниц. Но три часа ночи – не время для визитов.
– Галина! Галина! – довольно громко произнес Кузьмин.
– Прости, – ответил голос. – Я не подумал…
Из-за кресла вышел человек и присел на край компьютерного стола. Оказался он высок, с сильной проседью в коротко стриженых волосах, с большими вислыми усами, в просторной серой рубахе с распахнутым воротом, и виднелся на груди блестящий гайтанчик с нательным крестом. А были на незнакомце штаны с башмаками, или же он обходился без такой роскоши, Кузьмин не понял – что-то сделалось в комнате с освещением. мрак съел все углы, пол и потолок, остался только прозрачный золотой шар дрожащего воздуха, окруживший голову и грудь незнакомца.
– Кто вы? – спросил Кузьмин.
– Я суд Божий.
– Кто?!!
– Даниил. Что означает – Суд Божий, – повторил незнакомец. – Вот, пришел к тебе рассказать, что тебя ожидает.
– Так я, значит?..
– Значит, так. Ты спрашивай, если непонятно.
– Все понятно… – обреченно произнес Кузьмин. – Значит, вот так…
Он некоторое время молчал, осваиваясь с мыслью, что больше не увидит ни дочери, ни внучек. Даниил печально смотрел на него.
– И что же дальше? – спросил Кузьмин.
– Ничего.
– Я так и буду тут сидеть до скончания века?
– Да век-то твой уже окончился. Но ты правильно понял – это все, что у тебя теперь будет. Вот эта
