Домна показала руками, что у подвесной кисти-науза головка не менее чем в полторы пядени обхватом, да сама кисть — в четверть длиной.
Хорошо, когда Домна детей к конюшням повела, оглянулась — Наталья встала у стенки и шагу сделать не в силах. Вот ведь что случается, когда чересчур долго о молодце думаешь…
— Пойдем, матушка, поглядим на аргамаков! — с тем Домна ухватила подружку под локоть и поволокла, а сама принялась ей, чуть ли не подпрыгивая на ходу, шипеть в прикрытое убрусом ухо. И ругнула, и ободрила, и пригрозила…
Никаких аргамаков они не увидели, хотя и дошли до самых Боровицких ворот. Зато увидели конюхов — двоих, росту среднего, вида не совсем молодецкого, один — приземист, черноволос, нос — репкой, борода вширь растет, другой как есть татарин, только волосы словно выцвели, а глаза прозрачны, как вода в ручье.
— Они… — шепнула Домнушка. — Их мне показали…
— Кто?.. — без голоса, одним дыханием, спросила Наталья.
— Товарищи его — Тимошка Озорной да Семейка Амосов… Гляди, гляди, куда пошли… Встали…
— Точно — они, — согласилась Наталья, хотя ночью, в суете, товарищей своего ненаглядного совсем не разглядела.
— Но, коли эти — тут, то и твой — поблизости…
— Ах!..
— Тише, дурочка…
Конюхи, толкуя, где бы пообедать, заодно вспомнили и Желвака, дивясь тому, что запропал. Но этого со стороны слышно не было.
Мальчишки с полными горячих пирогов лотками и лукошками бегали по Кремлю, но недавно конюх Родька Анофриев отравился так-то тухлой зайчатиной веры мальчишкам не было.
— Каши нам с поварни вынесут, — имея в виду, что государевы кухонные мужики, стряпающие на несколько сотен рыл придворного народу, помереть голодной смертью конюхам не дадут, — сказал Тимофей. — А коли тебе так уж подового пирожка с говядиной захотелось, так пойдем на торгу у Власия купим, он тухлого не подсунет.
— Надо же напоследок душу потешить, — ответил Семейка. — Со следующей седмицы — Масленица, и никакой тебе говядины! А потом и вовсе Великий пост.
Конюхи неторопливо пошли через весь Кремль к Спасским воротам, а обе женки с детьми увязались следом.
— Они нас к твоему-то выведут, — шептала Домна. — Погоди, погоди, все, с Божьей помощью, наладится…
На торгу конюхи останавливались потолковать со знакомцами, и Наталья с Домной тут же делали вид, будто прицениваются к товару.
— Ты гляди, гляди… — шепотом требовала Домнушка, которой малый рост не позволял уследить за конюхами в толпе. — Куда повернули-то?
Наталья только что за сердце не хваталась всякий раз, как Тимофей или Семейка поворачивались. Боялась — узнают, а почему боялась — сама бы объяснить не могла. Торг — на то и торг, чтобы все туда приходили, и ее блудное намерение на лбу пока не написано…
И добоялась — когда Тимофей, который слежку уже наловчился не то что носом, всей шкурой чуять, вдруг резко развернулся, развернулась и она достаточно быстро, чтобы заподозрить неладное.
Она не видела, как Озорной дернул за рукав Семейку да два кратких словца на ухо шепнул. Когда Домнушка возмущенно развернула ее лицом к конюхам тех уже поблизости не оказалось. Исчезли.
— Ахти мне!.. — прошептала Наталья.
— Далеко не ушли, — ответила Домна. — Идем!
И потащила одной рукой — дочку Татьяницу, другой же Наталью, прямо через толпу.
Когда вот так ломишься: не имея возможности пихаться локтями, потому что обе руки заняты, того и жди, что кто-то, даже без дурного намерения, а лишь чтобы пройти, с силой оттолкнет. Так вышло и с Домной — толкнули, проехала по утоптанному снегу и прижалась щекой к чьей-то спине. Грубое суконце оцарапало щеку, Домна дернулась и задрала подбородок. Спина оказалась удивительная — все не кончалась. И более того — Домна увидела рядом со своим носом длинную русую косу в руку толщиной. Она еще чуточку подняла голову и увидела, что коса начинается от шапки с рыжей меховой опушкой.
— Господи, спаси и сохрани!.. — прошептала Домнушка. — Натальица, глянь девка!..
Как ни горела Домна желанием отыскать для подружки ясного сокола, обнако и любопытства бабьего никто не отменял. Ей отчаянно захотелось увидеть лицо рослой девки, и она, отпустив Натальину руку, вывернулась сбоку — да и замерла!
Девка стояла лицом к лицу с подружкиным непутевым мужем, а тот, хорохорясь, как петушок, радостно назначал ей встречу в сумерки у Земского приказа с тем, чтобы повести с собой в Замоскворечье…
Тут-то и уверовала Домнушка в Божий промысел!
Пока ее подружка от живого мужа за ясным соколом гоняется — муж-то и сам с пути сбился! Да еще какую девку уговаривает! Поменьше, что ли, на всей Москве не нашлось?
А главное — Домнушка резко ощутила свою вину в происходящем. Она потащила Наталью на поиски Богдана Желвака — ей же и выправлять беду!
— Степан Иванович! Ты что это тут делаешь?!
Домна возникла перед Стенькой, маленькая и яростная, а что хуже всего тут же вытащила за руку из толпы Наталью.
Наталья уставилась на мужа, еще плохо понимая, что происходит, но Домнушка своими обвинениями живо ей все растолковала.
— Так-то ты, батюшка, на службу ходишь?! Для того ты по торгу шатаешься, чтобы девок подговаривать? Куда ты эту блядину дочь вести собрался?! Какого кумова брата уговаривать?! — вопила Домнушка. — Чтобы в клеть с ней пустил?! А приданое тебе, женатому дураку, на что сдалось?! Натальица! Да что ж ты молчишь?
— Ах ты выблядок! Ах ты стервец, вор, страдник, собака бешеная! Ты сперва жену прокорми, потом за девками зазорными гоняйся! — вступила Наталья. Я к подьячим твоим пойду, я весь приказ на ноги подыму! Я отцу Кондрату все донесу!
Стенька очумело глядел на обеих, потом в поисках спасения повернулся к Авдотьице мол, хоть ты им скажи! — но девки уже не было.
Многое в жизни повидала Авдотьица, и возмущенных жен, что норовят разлучнице в косы вцепиться, — тоже. И хотя ее кулака стало бы, чтобы угомонить любую женку, затевать драку посреди торга она не пожелала. Вот и исчезла с поразительной для такой крупной девки ловкостью.
— Жена недоест, недопьет, в лепешку для него, подлого, разбивается! подхватила Домнушка, благоразумно не задевая гнилым словом высоченную девку и даже не глядя в ее сторону. — Жена ноченьки-то напролет прядет на продажу! А он-то за девками бегать собрался! Жена все глазыньки себе выплакала! Раньше сроку в могилу сойдет! А он-то и не почешется!
Всякий, у кого хватило бы ума приглядеться к Наталье, усомнился бы в скорой могиле: женка была в соку, круглолицая, румяная. Но так выразительно голосила Домнушка, с таким отчаянием заткнул уши меховыми рукавицами и даже чуть присел, сгорбившись, Стенька, что народ полностью оказался на стороне женок, и даже мужики-сидельцы, изругавшие Стеньку за то, что концов в воду прятать не научился. Нашел же место с зазорной девкой сряжаться, — посреди Красной площади, где все его, дурака, знают!
Решив, что семь бед — один ответ, Стенька набрался отваги — и кинулся бежать прочь, провожаемый криками Домны. Народ расступался, давая дорогу земскому ярыжке, и весело за ним смыкался, не давая подружкам возможности пресоледовать блудного муженька. Да им не больно-то и хотелось.
Накричавшись, Домна повернулась к Наталье и остолбенела — у той по лицу катились крупные слезы. Дивно еще, что не замерзали на морозце!
— Пошли отсюда! Танька, Васька! — Домна собрала своих старшеньких и повела всех троих прочь с торга. О поисках Желвака уже не могло быть и речи.
Еще и потому, что обнаружились наконец Озорной и Семейка. Все это время они, оказывается, стояли
