— Кого-то гоняют, — заметил Кондратий. — Вроде бабы вопили…
— Это они! — воскликнул Авось. — Это — их! Это они меня ищут!
Я, конечно, испытывала чувство благодарности к Нелегкой и Кривой, но не такое уж грандиозное, чтобы безмозгло кинуться им на выручку. Опять же, они могли за себя постоять — если только Кривой удастся прорваться к какой-нибудь автостоянке и угнать транспорт, который не проломится под Нелегкой…
— Плохо дело, — сказал на это Кондратий. — Я когда с блинами схватился — помнишь, там такой надутый хрен был?
— Как не помнить!
— Так он говорил, что переполоху вы тогда, когда Нелегкую с Кривой воплотили, наделали жуткого, и хрены запросили подкрепления. Того гляди — сам заявится с инспекцией.
— Синоним?!?
Он кивнул. И стало ясно, что Нелегкую с Кривой нужно выручать, выводить из-под огня и где-то прятать.
— Кондраша, а как? — зная, что он понял ход моих мыслей, спросила я. — Нас-то всего двое!
На Авося даже не посмотрела. Тоже мне боец!
— Придется еще кого-то воплощать, покрепче и посильнее. Федору?..
— Ага — воплотим, а она тоже в надежу-государя когтями вцепится!
— Не вцепится, у нее не то на уме, — пообещал Кондратий. — Ну, как вы там вопросы задавали?
И мы, совершенно не обращая внимания на Авося, приступили к ритуалу.
— На велик день я родилась, железным тыном оградилась… — завела я речь издалека, рисуя картину, в которую следует временно переселиться. — В великой реке искупалась, железным полотенцем утиралась! Велика река — да песчаны берега!
И посмотрела на Кондратия — продолжай мол, сочиняй, и не забудь в каждое слово вложить душу!
— Велика корпорация! — торжественно начал Кондратий, чуть призадумался и завершил так: — Да сплошная проституция!
Ну а какой еще поэзии ждать от апоплексического удара?
Но он был прав — и окружающая нас действительность вполне для заклинания годится.
— Велик «кадиллак» — да в ворота никак! Велик «мерседес», да в гараж не пролез! Велика Федора… — я сделала паузу и заорала во всю глотку: —… да дура!!!
Раздался треск и дверца кладовки, где я хранила запрещенную литературу, слетела с петель. Перед нами предстала Федора в длинной рубахе, один рукав которой был оборван. Такие бицепсы мне до сих пор попадались только на обложках журналов по культуризму. Ростом же наше новое приобретение было с Кондратия. Он и принял в охапку споткнувшуюся о порог Федору.
— С прибытием, голубушка!
Великая дура посмотрела налево, направо — и узнала Авося. Но, в отличие от Нелегкой и Кривой, в восторг не пришла.
— Вот теперь и потолкуем, надежа-государь, — сказала она нехорошим голосом. — Хорошо, что встретились! Значит, коли велика — так уж и дура? А кто ж тебе, государь-надежа, виноват, что бабу уговорить не умеешь? А?.. Ты, чем пословицы выдумывать, на себя бы поглядел, умник!
Государь-надежа уставился в пол. А я — на Федору. И с восторгом!
— Кондраша! — не в силах справиться с разъехавшейся по лицу улыбкой, сказала я. — Федорушке, голубушке, ласточке, заиньке, приодеться бы! Мои вещи ей малы, придумай что-нибудь!
— Успеется, — сказал Кондратий. — Нам еще парочку орлов вызволить надо.
— Федорушка, солнышко! Ты в спальню ко мне ступай, там на шкафу чемоданы! Поищи индийскую юбку, она из марлевки, длинная, широкая, может, натянешь? — ласково предложила я. Не может же быть, чтобы юбка шириной в два с половиной метра и длиной — мне до пят, оказалась ей мала…
— Кто ко мне с добром, к тому и я с добром, — ответила Федора и удалилась в спальню.
С орлами тоже чуть ерунды не вышло. Заклинание следовало начать с воды — и я, окончательно рехнувшись, начала-таки с древнего студенческого рифмованного анекдота:
— Всяко тело, вперто в воду, выпирает на свободу!.. Ой!..
— С силой выпертой воды телом, впернутым туды! — бодро завершил Кондратий, и правильно сделал: когда вводишь себя в легкий транс, необходимый для успеха заклинания, можно и даже нужно нести любую ахинею, лишь бы не сбиваться.
— А булыжник, впертый в воду, не попрется на свободу, — принялась я исправлять положение. — Булыжник — в воду, кирпич — ко дну, один под корягу, другой — в глубину. Ерема в воду, Фома ко дну, оба упрямы — со дна не бывали! Оба упрямы — сюда приплывали!
Водопроводный кран в ванной принялся чихать и плеваться. И еще хорошо, что кран, а не сантехника в туалете…
Кондратий кинулся на выручку Фоме и Ереме. Из ванной они вышли втроем: Кондратий — сухой, а эти два орла, понятное дело, мокрые. Были они невысокие, крепенькие, и по рожам видно — с норовом. Их телосложение меня вполне устраивало — уж две-то пары штанов с тех времен, когда я нажила несколько лишних килограммов, у меня сохранилось. А свитер всякий натянуть можно, на то он и трикотажный.
— Челом, надежа-государь, — Ерема с Фомой поклонились разом. — Ну, как? Дело пытаешь или от дела лытаешь?
Гляди ты, подумала я, и эти не питают к Авосю избыточного уважения!
— Поди-ка ты Федоре помоги, — велел Кондратий. Я поняла, что здесь сейчас состоится мужской разговор, и радостно умелась. До сих пор мужские разговоры в этом помещении начинала и завершала я лично.
Федора отыскала индийскую юбку и стояла в ней перед зеркалом, нагибаясь, чтобы лучше себя разглядеть. Юбка была ей как раз по колено. Она улыбнулась мне, и я поняла, что с такой улыбкой вполне можно давать от ворот поворот хоть надеже-государю, хоть президенту швейцарского банка.
На тахте лежал старый, погрызенный молью плед, от которого давно пора было избавляться. Я достала ножницы и сделала из него модное этой осенью пончо. Федора нагнулась еще ниже, я помогла ей протолкнуть голову в дырку, она выпрямилась — и я поняла, что ни один хрен не устоит перед самоходной египетской пирамидой.
Кондратий заглянул без стука.
— Готовы? Пошли!
Через четверть часа мы вышли в таком порядке: первой шла я, чтобы при необходимости увести всю команду проходными дворами, за мной — Фома и Ерема (шли, пофыркивая и беспричинно посмеиваясь, словно настраиваясь на славную заварушку), затем — гордая Федора, далее плелся совсем угасший Авось, и замыкал шествие Кондратий с пистолетом.
Глава тринадцатая Полно браниться, не пора ли подраться?
Если описывать в подробностях, как мы искали Нелегкую с Кривой, как сцепились с патрулем, как пропала Федора и как мы добывали ее из витрины свадебного салона, как я догадалась наконец повторить заклинание, вызвавшее из многолетнего сна Нелегкую… Ну, бурная ночка выдалась, что и говорить!
И так ясно, что мы в конце концов стянули на себя весь воинский контингент оккупантов…
Доблестный наш путь (путь отступления, который наши мужчины назвали выходом из окружения, но мы-то понимали, что к чему) привел нас на окраину, к заброшенным заводским корпусам. И тут возникло два одинаково скверных варианта. Первый — спрятаться в корпусах, где не то что восемь персон — восемь дивизий не сразу найдешь. Второй — вообще уходить из города. Ну его, в самом деле!
Если этот город и это государство отупели до такой степени, что блины с хренами — все, что им требуется для комфорта, то не пора ли оставить их в покое? Такое предложение выдвинул Кондратий, не расстававшийся с тетрадкой и всякую свободную минуту посвящавший английскому языку.
