РЕУТОВ. Сколько их было?
ЛАРИСА. Не знаю…
РЕУТОВ. И куда они так быстро смылись? Я даже за угол завернул – и никого. Да ты входи, отдышись. И выключи в комнате сушилку. Я такую парочку кадров щелкнул – изумишься. А я чай поставлю.
ЛАРИСА. Какой чай, Мишка? Утро на носу.
РЕУТОВ. Да ты успокойся, Лариска, приди в себя, а чай – это всегда хорошо, что бы там ни было на носу.
ЛАРИСА. Все-таки ты сумасшедший! На улицу поскакал, не побоялся, а если бы тебя по голове хватили?
РЕУТОВ. А чего мне бояться! Я – везучий. Ты лучше скажи, кто это были такие. Может, милицию вызвать?
ЛАРИСА. Ты – ве-зу-чий?…
РЕУТОВ. Ну! Сама посуди – всякий нормальный человек на моем месте давно бы уже загнулся, а я еще живой. Кто еще свалится с вертолета и уцелеет?
ЛАРИСА. Я бы на твоем месте вообще из дому не выходила.
РЕУТОВ. И что бы я делал дома? Телевизор смотрел? Я, Лариска, не из домоседов. Ну, еще чего поломаю, подумаешь, проблема. Жив останусь и ладно, зато какие кадры будут!
Реутов усмехнулся, и тогда только Ларисе пришло в голову, что этот человек и впрямь ни черта не боится. Уж после вертолета всякий отказался бы от рискованных съемок. Это – раз. Переделывать в последний день экспозицию собственной выставки, уже одобренную и утвержденную, – это тоже не для труса. Стало быть, два. Полюбить женщину, практически недосягаемую, и не замораживать в себе это сумасбродство, а честно сказать женщине – три. Вроде бы, достаточно…
И тут Лариса вспомнила, что несколько минут назад под ее пальцем спружинил ворс черного бархата. Опять прикоснуться к лицу она не решилась, а вместо этого уставилась на Мишку Реутова взглядом, как бы вопрошающим: ты что же, безумец, не видишь, кто перед тобой, что ли?
Но даже если бархат и был, Реутов его совершенно не замечал и вел бестолковый разговор о чайной заварке
ЛАРИСА. Да хватит тебе, Мишка, о чае. Ты лучше вот что скажи… У тебя дома есть мои снимки? Ну, те, выставочные…
РЕУТОВ. Есть кое-что. А срочно?
ЛАРИСА Ага.
РЕУТОВ. Тогда ищи.
И он выдал Ларисе несколько пухлых пакетов из-под фотобумаги – кило этак на три.
Лариса взяла наугад и принялась раскладывать на диване пасьянс из больших фотоснимков. Это были не выставочные экземпляры, а просто удачные пробы, судя по тому, что многие дублировались. Вскоре она отыскала лицо блондинки – но вроде бы не свое…
Лариса вглядывалась в снимок, и ей становилось страшно. То лицо жило, дышало и звучало, в отличие от матовой розовощекой маски, которую она привыкла видеть в зеркале и полировать кремами до безупречности Видимо, таким же, как и то, было когда-то и лицо Ларисы, но сравнить ей было не с чем – разве что в зеркало поглядеть, но она боялась того, что предъявит ей зеркало. И хорошо еще, что Реутов возился на кухне с заваркой, потому что видеть растерянность потерявшей себя в куче снимков Ларисы он никак не мог.
Оторвавшись от лица блондинки, Лариса взглянула на свой пасьянс и изумилась – лица, дома, облака, деревья и прочее сложились так живо и выразительно, что составили единое целое, свой мирок в квадратный метр величиной, с настроением, вкусом и даже погодой. Само по себе это вот небо, отраженное в ведре с водой, ничего душе не говорило, и этот запрокинувшийся ребенок – тоже, и эта отвернувшаяся старуха была просто всклокоченной старухой, но вместе они являли собой целую жизнь, и движение этой жизни ощущалось, как скользнувший мимо лица быстрый ветер. А если бы отражение неба оказалось под хмурым полуоборотом старухи, ребенок – рядом с ней, а над ребенком – грозовое небо над тревожным лесом, то возникла бы совсем другая жизнь, и она послышалась Ларисе утихающими и просветленными аккордами органа после бурных встрясок и молний. Даже лица странно менялись в зависимости от места, куда с мрачным азартом гадающей цыганки швыряла их Лариса.
За этим занятием и застал ее Реутов, несущий две разномастные кружки с чаем.
РЕУТОВ Ты, наверное, в другом пакете
ЛАРИСА. Да?
РЕУТОВ. Погоди, попьем чаю, я найду.
ЛАРИСА. Давай!
Это успокоило ее. Уж Реутов-то не спутает ее лицо ни с каким другим. А она увидит и вспомнит, и поймет, и обрадуется… Но для этого нужно еще что-то, кроме живого пасьянса и кружки с чаем.
РЕУТОВ. Как ты забрела сюда, Лариска? Да еще ночью? В гостях была, что ли?
ЛАРИСА Просто я пришла к тебе. Я же говорила, что приду Я шла, и вот, такая ерунда.
Реутов ошалел и понес чушь.
РЕУТОВ. Погоди, Лариска, я что-то не совсем понимаю. Ко мне? Так не бывает. Ты не шути, Лариска. Зачем я тебе? Я тебе совершенно не нужен. Разве что-то другое из души силком выпихнуть? Не надо, погоди, все у тебя образуется! А то пожалеешь потом.
ЛАРИСА. Да мне и выпихивать-то нечего. И неоткуда. Не осталось у меня души, Мишка, понимаешь? Я к тебе за душой пришла. Ну, за собой. За такой, какая я в тебе, если ты меня еще любишь.
РЕУТОВ. Люблю. Я уже говорил тебе.
Лариса так и не поняла, почему он отвернулся, насупясь. Это выбивалось из привычного ей кодекса галантности. Одно было ясно – Мишка вдруг отгородился стенкой, и именно теперь, когда вся надежда была на него.
ЛАРИСА. Мишка! Ты необитаемый полуостров помнишь?
РЕУТОВ. Ну?
ЛАРИСА. Я опять хочу стать такой – утренней. Но я забыла, как ею быть.
РЕУТОВ. Еще никому не удавалось дважды войти в одну и ту же реку. И если тебе нужна фотография, чтобы подладиться под нее, то я ее тебе не дам. Ты что же думаешь, что та трогательная мордочка и есть твоя сущность? Хорош бы я был, старый осел, если бы влюбился именно в трогательную мордочку. Годы мои не те, Лариска. Это был один миг тебя, понимаешь? И незачем натягивать на себя этот миг, словно маску. Продолжай жить и меняться – вот и все
ЛАРИСА. Так, значит, я опять погналась за маской? Черт знает что! Да еще и за собственной…
РЕУТОВ Я не знаю, Лариска, за чем ты гонишься и от чего убегаешь. Ты-то сама знаешь?
ЛАРИСА. Уже нет… Мишка! Я очень изменилась с того дня?
РЕУТОВ. Наверно, изменилась. Человек каждый день меняется.
ЛАРИСА. Тебе мое лицо странным не кажется? Неподвижным, отлакированным? Ты только скажи честно!
РЕУТОВ Честно – у тебя сейчас такой вид, будто ты с луны свалилась. Тебя крепко это хулиганье перепугало
ЛАРИСА. Мишка, ты ничего не понимаешь.
Реутов удивился – в ее голосе был восторг.
На душе у Ларисы здорово полегчало Она улыбнулась и ощутила движение уголков губ. Оставалось для полноты счастья только высунуть язык.
РЕУТОВ. Ты чего рожи корчишь? Лариска!
ЛАРИСА Мишка, ты никогда не поймешь, какое это наслаждение – корчить рожи! Знаешь, есть вещи внутри нас, от которых очень трудно избавиться. А ты мне помог. Спасибо.
Надо было сказать еще что-то. Реутов стоял перед Ларисой, ничего не понимая, и смотрел на нее чистыми, удивленными, спасительными глазами. И была в них такая надежда, что Лариса ощутила неуемное желание – немедленно поцеловать этого смешного человека, пусть хоть просто по-дружески.
Но не этого он ждал от нее. А обманывать Мишку Реутова она бы ни за что на свете не стала.
ЛАРИСА. А теперь я, кажется, пойду. Ты только ничего не говори. Ты все сделал и сказал, как надо.
