пальцем нас не тронут!
Все это было изумительно – вокруг вовсю шла борьба за свободу и независимую Латвию. Насилу мы опомнились. И поспешили прочь, скользя и поддерживая друг друга.
– Ни хрена себе! – прервав очередной монолог, громко воскликнула Милка.
– Убью мерзавца… – печально ответила я, имея в виду, естественно, Гунара.
Пропадал потрясающий кадр.
Прямо по брусчатке шел невысокий светловолосый парень. И шел довольно бодро – если учесть, что на плечах он нес кособокий бетонный куб чуть ли не в кубометр. Более крупные мужчины жались к стенке, а он шел себе и шел, и в глазах было такое потрясающее упрямство, что я даже позавидовала.
Парень строил баррикаду.
И я его знала, этого парня! Я его видела. Я его голос слышала. Насмешливый такой голос.
Дороги перед собой он не видел, лишь брусчатку, – и вся надежда была на другого парня, что сопровождал его.
Тот тоже имел груз – старое кокле с оббитыми углами, расписанное знаками Ужа, Юмиса, древа Мары и прочими, которые недавно как бы вынырнули из глуби веков и вошли в моду, особенно аусеклис – восьмиугольная звездочка. С ней вышел некоторый конфуз – сперва ее сгоряча обозвали утренней звездой, звездой зари, а заря, естественно, была символом свободы. Потом сообразили, что имеется в виду планета Венера. И как-то внезапно позабыли об астрономическом аспекте.
Парень был вида необычного. Его длинные светлые волосы, расчесанные на прямой пробор, свисали вдоль худого лица и удерживались тканой тесемочкой, на которой по желтому фону шли черные знаки Ужа. Нос у парня был длинный, с горбинкой, подбородок – угловатый и выдающийся, а росту в нем хватило бы на двух таких коротышек, как тот, что тащил бетонный куб.
И смотрел он в небо.
И твердил он недавно вошедшие в моду слова:
– Мы – народ предателей!.. Мы сами себя предали!.. Мы должны искупить свою вину!..
А его товарищ с кубом на плечах видел лишь присыпанную снегом брусчатку.
Я ведь и второго парня знала, только уже не понять – откуда. Вроде бы в последний раз, когда мы встречались, у него и стрижечка была аккуратненькая, и костюмчик темненький, и значок на лацкане… в райкоме комсомола, что ли?..
Милка все поняла.
– Обидно, – сказала она. – Обидно, досадно, да ладно!
– Сыночки! – услышали мы за спиной. – Деточки! Стойте за свое маленькое государствице!.. За свою отцовскую земельку!.. За свой народик!..
Я и не подозревала, что латыши, даже с их склонностью к уменьшительным словечкам, додумаются до таких вариантов.
А сказала это очередная бабка. Она с подозрительной нежностью смотрела на парней, она чуть улыбнулась – и я поняла, что пора уходить отсюда! Опять померещился хищный оскал.
– Слушай, – почему-то обернувшись по сторонам, прошептала Милка. – Ты, это… если Эрик будет звонить, скажи, что я с тобой по городу ходила, а потом на массаж пошла, а?
– До скольки массаж? – сообразив, уточнила я.
– До восьми, – четко отвечала Милка.
Из одной этой цифры я уже могла сделать немало выводов.
Милка смолоду выскочила замуж за толкового латышского парня Эрика. Еврейка и латыш – такие дуэты в Риге попадались нередко. Эрик был хорошим и заботливым мужем, но вот вечно ее тянуло на приключения. До восьми – это значит, роман с кем-то из сослуживцев на раздрызганном диване в рабочем кабинете. В половине восьмого приходит уборщица, которая по совместительству работает еще в пяти конторах.
Она даже особой конспирации не соблюдала. Эрик возглавлял конструкторское бюро, был электронщиком милостью Божьей и ничего другого не знал, не понимал и видеть не желал.
Еще вчера Милка тыкала мне в нос газету. Там черным по белому было пропечатано, как самостоятельная Латвия пойдет по пути прогресса и завоюет весь мир своей дешевой и качественной продукцией. Упор, правда, делался на мясо и масло, но и молоком мы, оказывается, собирались залить весь шар земной.
Милка была уверена, что Эрика ждет великое будущее. И что он будет приносить домой хорошие деньги, не задавая при этом жене никаких лишних вопросов.
Собственно, то, что Милка вернется домой только в восемь, меня вполне устраивало. Значит, я вполне могу спокойно посидеть на кухне с Эриком, к которому имею несколько вопросов по электричеству.
И я действительно забежала к нему, и попила с ним чая, и задала эти самые вопросы, но ответ получила совершенно неутешительный. Эрик оказался специалистом уж слишком узкого профиля. Правда, он сказал, в каких журналах мне стоит покопаться, вынул с антресолей стопку, но одни их названия вселяли священный ужас.
Я со школьной скамьи ненавидела физику. Взять в руки издание, битком набитое формулами, для меня холере подобно. А пришлось.
Вот почему вечером я пришла домой в хмуром и сварливом расположении духа.
Ингус ждал меня, лежа в своем блюде.
– Что-то случилось? – с тревогой спросил он.
– Да нет, ничего…
И я посмотрела на него примерно с такой же тревогой.
Окаянный путис совершенно не экономил плазму. Я могла держать пари – он стал за последние дни меньше в диаметре сантиметра на два по крайней мере. Где-то его носило – и он совершенно не думал, что очень скоро просверкнет золотой искрой и исчезнет.
– Как там на баррикадах? – осведомился он.
– Баррикады как баррикады, – отвечала я. И почему-то вспомнила жуткий плакат с физиономией Горбачева. Художник и не заботился о сходстве – достаточно было большого родимого пятна на лысине. К физиономии прилагался текст: «Это не я! Моя левая рука не знает, что правая творит». Руки тоже имелись – с пальцев левой свисали ярлычки на веревочках «КПСС», «КГБ», «ИФ», на пальцах правой болтались черные марионетки-омоновцы.
Эрик основательно испортил мне настроение.
– Ты будешь сегодня работать? – спросил Ингус.
– Вот над этим, – я с отвращением вытащила из сумки журнал. Эрик выдал мне его под два честных слова – как будто я в здравом уме и твердой памяти могла такое присвоить!
Собственно, я и не надеялась, что так сразу раскрою секрет энергетической подпитки плазменных путисов. Нужно было найти людей и институты, которые такими вещами занимаются. А для этого придется просмотреть кучу омерзительных научных статей.
Глядеть спокойно, как этот гулена теряет объем и насыщенность свечения, я просто не могла.
Ингус завис над моей головой и одновременно со мной одолел первую страницу статьи. Понял примерно столько же, сколько и я.
– Напрасная трата времени, – заметил он. – Конечно, я благодарен тебе, даже очень благодарен… Но все это безнадежно.
– Выплесну на тебя ведро воды – тогда и будет безнадежно! – буркнула я.
Примерно полчаса он молча наблюдал, как я осиливаю текст.
А потом исчез. Просочился на улицу сквозь оконное стекло, даже не попрощавшись.
Времени было – десять вечера. Я взяла трубку, накрутила номер – но не соединяло, хоть тресни. Может, и не стоило туда звонить…
Тот, без кого я тосковала, отыскался полчаса спустя.
– Как ты? – спросила я, даже не пытаясь скрыть волнение.
– Нормально, – ответил он. – Но они меня достали…
Речь шла о семье, с которой он расставался не самым мирным образом.
– Ты был сегодня на Домской площади? – мне вовсе не хотелось слушать про тестя с тещей, а про жену
