или где-то еще? И что нам делать с твоей собственной плотью?
Хайсагур вздохнул – и это было шумным конским вздохом.
Прямо под копытами лежало мохнатое тело гуля – и Хайсагур не имел возможности спрятать его!
Он мог вернуться в свою плоть – но что бы изменилось от этого? Туда, где находились подходящие укрытия для бесчувственного тела, конь не взобрался бы – Хайсагур, взглянув на горные уступы, явственно понял это. Аль-Яхмум не был приучен лазить по горам, хотя Хайсагур знал, что есть на свете лошади, способные бесстрашно пройти над пропастью.
А если конь не взберется туда, откуда Хайсагур, спрятавшись, может войти в него, то и думать об этом не стоит.
Поручив свое тело Аллаху, Хайсагур решительно развернулся крупом к горам и быстро зашагал прочь.
– Что ты делаешь, о бесноватый гуль? – возмутился джинн. – Разве это поступь коней? Дай мне распоряжаться его ногами, раз уж ты не умеешь этого!
Хайсагур, обрадовавшись, встал и простоял довольно долго.
– Я ничего не могу поделать с ними, о враг Аллаха! – сообщил наконец джинн. – Я заключен теперь в этом теле, словно в темнице! Горе мне, я утратил власть над конем!
Хайсагур захотел его утешить, но слова, которые годились для этого, так при нем и остались. Гулю нечем было произнести их.
Под жалобы и причитания Маймуна ибн Дамдама он кое-как освоился с четырьмя конскими ногами и, передвигаясь то рысью, то иноходью, удалился прочь от гор, и принюхался, и уловил запах дыма от костра…
Двое мальчиков, которых Хайсагур, разумеется, не знал поименно, пекли в золе вчерашний савик.
Это были те, кого оставили охранять лагерь в заброшенной деревне, но они почему-то покинули ее.
Поблизости щипали убогую серую траву кони, привязанные к воткнутым в землю на манер бедуинских копий острогам. Но если самхарское копье, прямое, гибкое и смуглое, могло войти тупым концом в землю и удерживалось там основательно, то большие и толстые остроги торчали кое-как.
– Клянусь собаками! – воскликнул один из них. – Я же говорил, что он вернется! И нам не придется сгорать от стыда перед звездой за то, что мы упустили его!
– Он заскучал без нашей звезды, но не нашел ее, – добавил другой. – Кто бы мог подумать, что лошади так привязываются к людям?
– Он сразу избрал звезду и дался в руки только ей, разве ты не помнишь? – первый мальчик встал и направился к аль-Яхмуму, желая взять его за повод и привязать к остроге.
Хайсагур встал напротив мальчика и уставился ему в глаза.
Гуль сделал все, что делал обычно для перехода в иную плоть, но мальчик стоял перед ним, и он видел мальчика глазами коня, а не коня – глазами мальчика…
Он попытался еще раз – и с тем же успехом.
Тут Хайсагур понял, что преувеличил свои удивительные способности.
– Эй, где ты, о гуль? – позвал джинн. – Ты все еще здесь? Или ты уже покинул конское тело?
Воплощая состояние души Хайсагура, конь горестно вздохнул и помотал головой.
– Что с тобой, о конь? – забеспокоился первый мальчик. – Ты хочешь поведать о каком-то бедствии? Пусть псы разорвут меня, если он не зовет на помощь звезде!
Тут Хайсагур не то чтобы испугался – а попросту переполошился.
Эти двое могли сейчас устремиться неведомо куда – и пасть, пораженные отравленными стрелами!
Он вскинулся на дыбы, стараясь не задеть мальчика маленькими и круглыми, безупречной формы копытами, и поскакал прочь – причем не сразу понял, что идет трудным для человеческого понимания, но естественным для конских ног галопом.
– Стой! Стой! Клянусь собаками, он что-то знает! – закричал первый мальчик.
– О ты, недостойный лечь под ноги псам! Как это ты упустил его? – напустился на него второй. – Он снова убежал от нас! Что мы теперь скажем звезде?
– Куда ты несешься, о бесноватый гуль? – едва ли не перекрикивая мальчиков, завопил и Маймун ибн Дамдам. – Разве за нами кто-то гонится? Горе мне, этот враг Аллаха погубит коня – и я лишусь пристанища, и погибну с ним вместе, и ничто не спасет меня! О Хайсагур, если ты погубишь меня, мои родственники узнают об этом и отомстят тебе страшной местью!
Но Хайсагур остановился лишь тогда, когда голоса мальчиков исчезли из его слуха.
Джинн перечислял всех своих грозных родственников, способных за несколько мгновений построить разрушенный город, или разрушить построенный город, или убить царя, или разбить войско. И, слушая их грозные имена, Хайсагур вдруг вспомнил, что и в его распоряжении имеется вещица, каким-то образом связанная с джиннами, ифритами и маридами, и это – бронзовый пенал, который Гураб Ятрибский дал ас- Самуди, тот пенал, ради которого аш-Шамардаль совершил убийство, а потом оставил в тайных помещениях фальшивого рая.
Гуль настолько привык считать пенал важной уликой в деле о фальшивом рае, принадлежащем гнусному завистнику аш-Шамардалю, что про выцарапанное на стенке заклинание позабыл вовсе.
Он, не поворачивая головы, оглядел окрестности и сообразил, где припрятан хурджин с его дорожным имуществом. Туда он и направился, ибо иного пути Аллах ему не оставил.
Разумеется, Хайсагур мог вернуться в свою истинную плоть, бросив на произвол судьбы аль-Яхмума вместе с Маймуном ибн Дамдамом, но что бы это ему дало? Он снова оказался бы между двумя лучниками, за каждым из которых справа и слева было еще по десятку, а то и более, метких стрелков, всецело преданных Великому шейху и скрытому имаму.
Хурджин, благоразумно заваленный камнями, Хайсагур откопал не сразу. Он уже понял, что копыта нужно беречь. Под жалобные вопросы и разнообразные домыслы Маймуна ибн Дамдама он откатил последний мешавший ему камень – и встал перед мешком в полном недоумении.
Мешок был крепко-накрепко завязан.
И Хайсагур простоял перед ним довольно долго.
Наконец, решившись, он приподнял мешок зубами.
Нести его таким образом было крайне затруднительно. Однако и тут Аллах не оставил Хайсагуру иного пути.
И он побежал, стараясь держать голову повыше, чтобы длинный хурджин не бил его по передним коленям.
– Куда ты снова несешься, о враг Аллаха? – простонал джинн. – И почему ты все время молчишь? И что за тяжесть ты тащишь в зубах? Разве мы наняли тебя для переноски тяжестей?
Когда откосы, на которых прятались лучники, были уже совсем близко, Хайсагур перешел на шаг.
Он не мог являться перед стрелками с мешком в зубах. Такой конь сразу бы вызвал великие подозрения – и наверняка нашелся бы глупец, желающий отнять у коня мешок и узнать, что внутри.
Гуль не сомневался, что сумеет в конской плоти убежать от самого быстроногого человека, но он рисковал выронить мешок. А там, возможно, заключалось спасение и Джейран, и его самого, и мальчиков.
– Где мы, о гуль? – спросил Маймун ибн Дамдам. – Куда ты приволок меня? Ради Аллаха – мы спасены или нам угрожает погибель? Почему ты не отвечаешь, о сын греха?
Хайсагур опустил мешок наземь и стал дергать зубами за шнур, стягивающий отверстие. Ему удалось вытянуть петлю шнура настолько, что он мог тащить за нее мешок, но при этом конская морда почти касалась земли.
– О Аллах, в обычае ли у благородных коней пастись, постоянно дергая шеей? – спросил, разумеется, не Аллаха, а себя самого Хайсагур. – Я не смогу равномерно тащить этот проклятый мешок! Я могу притвориться пасущимся конем, но это не должно вызывать подозрений!
Но Аллах, видно, решил в этот день не оставлять ему излишних путей для спасения. И Хайсагур до самого заката старательно изображал пасущегося коня, понемногу подтягивая мешок все ближе и ближе к
