– Второй человек сказал так: «Я взял туфли с собой потому, что если бы я их оставил на улице, они возбудили бы соблазн в душе какого-нибудь человека, и он бы поддался искушению, и украл их, и сделал бы меня своим сообщником в этом грехе».
– К чему ты клонишь, о шейх? – спросил Маймун ибн Дамдам. – К тому, что противоположные поступки людей преследовали, в сущности, одну цель – совершить богоугодное дело? И что к истине можно прийти разными путями?
– Я забыл сказать, что возле той мечети был еще один человек, – усмехнулся Гураб Ятрибский, – и он воскликнул: «О слепцы, пока вы развлекаете друг друга рассуждениями, произошло нечто истинное. Никто не был до самозабвения искушаем туфлями, никто не был полностью свободен от искушения туфлями. Но в мечеть вошел человек, которого вы не заметили, так как у него вовсе не было туфель. Но только сила его искренней молитвы помогла тем, кто замышлял недоброе, устоять перед искушением!»
Джинн и ифрит переглянулись снова.
– А ты, о Джейран? Ты поняла смысл моей притчи? – осведомился старый фалясиф.
– Это – дела и заботы мудрецов, о шейх, а мое дело – присматривать за этим ребенком, – сказала девушка. – Вы так громко рассуждаете, что он, чего доброго, проснется, заорет и помешает вашей ученой беседе. Он уже пытается захныкать сквозь сон…
– Вот вам и смысл, о почтенные, – покачал головой Гураб Ятрибский. – Мы, обладатели знания, спорим о его применении и приносимых им в мир искушениях. А ущербная разумом, которой нет дела до знания, оберегает сон ребенка, и ее искреннее желание равноценно молитве, поскольку оно сейчас удержало нас от шума и пустых разговоров, которые – тоже немалое искушение.
Джейран не обиделась, ибо смешно обижаться на слова Корана, и действительно занялась ребенком, получше подоткнула аба ему под бока и, склонившись, негромко запела.
Это была песня без слов, которую матери поют, раскачиваясь вместе с младенцем, и Джейран тоже раскачивалась над малышом, как бы соблюдая ритуал.
А когда она убедилась, что пробуждения и слез не будет, то повернулась к сотрапезникам.
Они беседовали гораздо тише и уже о других вещах.
– Это был прекрасный ислам, – задумчиво говорил Гураб Ятрибский. – Это была огромная радость – люди еще не познали, но страстно желали познать Аллаха! И они искали его повсюду. Я помню, как в аль- Искандарию пришли пешком христиане из Сирии. У них не было с собой ничего – лишь книги в заплечных мешках, и эти книги стали влажными от их пота! Они положили эти книги перед халифом Омаром – и он встал, чтобы оказать почет творениям древних мудрецов… Я помню, как возводили в Багдаде знаменитый Дом мудрости по приказанию халифа аль-Мамуна, и к строительным лесам каждый день приходили переводчики, каждый из которых владел сирийским, греческим и арабским языками. Они ждали с нетерпением, и когда аль-Мамун, да будет к нему милостив Аллах, призвал их – они пришли, как воины на зов предводителя, и среди них были люди из Харрана Месопотамского, заведомые язычники, которые до сих пор не признали Аллаха, и персы, которые тогда едва ли не все были огнепоклонниками, и евреи, а возглавил Дом мудрости христианин по имени Абу-Закария Юханна ибн-Масавейх! И все эти люди отыскивали древние рукописи, и делали их доступными детям арабов, и все это аль-Мамун затеял во славу ислама! Вот какой была тогда вера…
Старый фалясиф вздохнул.
– Что бы ни сотворил ислам в грядущих столетиях, как бы ни извратили сыны Адама светлую веру пророка Мухаммада, всякий, кто захочет прочитать творения эллинов, благословит имена багдадских халифов Аббасидов, потомков дяди пророка, сам не зная об этом. Дом Мудрости был как Добродетельный град из трактатов аль-Фараби – град, в котором объединение людей имеет целью взаимопомощь в делах, коими обретается истинное счастье. Таковы его истинные и подлинные слова.
– Почему же ты говоришь об этом с такой скорбью, о шейх? – спросил Маймун ибн Дамдам. – Разве ислам не переживает пору расцвета? Разве он не прекрасен?
– А что следует за порой расцвета, о дитя? – вопросом же отвечал Гураб Ятрибский, хотя джинн наверняка был старше, чем он сам. – Любая вера изначально радостна. А затем она обрастает предписаниями и запретами. Делом доблести становится не исполнение дозволенного, а уклонение от недозволенного! А когда человек верующий вместо того, чтобы творить, всю жизнь уклоняется, это к добру не приводит. Погляди на евреев и прочитай их Мишну, о друг Аллаха. В ней шестьдесят три трактата, разделенных на пятьсот двадцать три главы, и все это – установления и запреты! Они скопились за несколько столетий – и поверь мне, что не меньше скопится и у приверженцев ислама. Такова беда всякой веры.
Очевидно, глаза Джейран от такого святотатства округлились, но вмешаться в ученую беседу она не посмела. Маймун ибн Дамдам понял, что вопрос едва удерживается на кончике ее языка и, повернувшись к ней, улыбкой и жестом предложил говорить.
– Разве все это не содержится в Коране? – спросила девушка. – Разве мало в нем сказано об обязанностях правоверных?
– Пророк Мухаммад сказал обо всем прекрасно, – подтвердил Гураб Ятрибский. – Но некоторые его слова допускают двойное толкование. Произошло это по милости Аллаха для того, чтобы в спорных случаях люди могли выбрать самое милосердное толкование. И за это им будет награда… Возможно, и у евреев изначально так велось, а что касается христиан – то и в их священных книгах есть призыв к милосердию, и сказано там: «Нет греха, который превозмог бы милосердие Божье».
– Значит, нам нужно было не отправлять на остров аш-Шамардаля, а взять его за руку, вывести из замка и отпустить? – изумился ифрит. – Он из зависти и ради власти столько натворил, а мы должны быть к нему милосердны? Может быть, оставим милосердие Аллаху?
– Аллах сотворил твое сердце недоступным милосердию, и никто его не ждал от тебя, когда ты налетел на Пестрый замок, – сказал старый фалясиф. – Очевидно, тогда прав был ты… Я не знаю, о Грохочущий Гром… Я не знаю замысла Аллаха! Я не знаю, зачем он посылает людям скверных властителей и позволяет шайтану вселять в сердца жажду власти! Вот даже Джейран – ведь она избрала не истопника в хаммаме, и не богатого купца, и даже не знатного эмира! Она дала клятву стать женой царского сына! Значит, и ее простая душа подвержена этому злу.
.– А разве я знала, что он – царский сын? – возмутилась девушка. – Для меня он был тогда айаром, отверженным и ищущим спасения в бегстве! И разве ты не знаешь, что я покинула его дворец, и не исполнила клятвы, и сделала его также клятвопреступником? Не говори мне больше об этом деле! Когда я предстану перед Аллахом, Ади аль-Асвад будет свидетельствовать против меня, а не за меня! При чем тут царская власть?..
Тут на глаза Джейран навернулись слезы, хотя еще мгновение назад она не помышляла о плаче и причитаниях. Девушка громко всхлипнула и, согнувшись лицом в колени, зарыдала.
– О Аллах, она опять ничего не поняла! – воскликнул Грохочущий Гром. – Замолчи, о женщина, что ты плачешь? Разве тебя побили?
Маймун ибн Дамдам передвинулся к ней поближе, обнял за плечи и привлек к груди так, что слезы обильно оросили его фарджию.
– Я не хочу… – услышали сотрапезники. – Я не могу, клянусь Аллахом!.. Для чего мне это бедствие?..
– Скажи, чего ты не хочешь, и мы устраним это! – пообещал Грохочущий Гром.
Джейран подняла заплаканное лицо и уставилась на него с недоумением.
– Нет, о друг мой, ее нужно спрашивать иначе – чего же ты на самом деле хочешь, о Джейран? – ласково обратился к девушке Гураб Ятрибский. – Даже у образованной невольницы ценой в тысячи динаров спрашивают, кому она желает быть проданной. Тем более нужно уважать женщину, которая способна водить отряд айаров, спасать царей, осаждать горные замки и еще на многое другое…
В голосе мудреца была неожиданная горечь.
– Да, все это так, как ты говоришь, о шейх, но я хотела вовсе не этого, – сквозь слезы призналась девушка. – Нет мне нужды ни во власти, ни в айарах и ни в замках! Я хотела стать женой, родить детей и растить их, ведь я была бы хорошей матерью, я знаю это… Я бы сумела воспитать даже царского ребенка…
– Ты хотела получить то счастье, которое получили все твое сверстницы, и это разумно. Только ты
