подальше.
– И здешнего прихода? – продолжал Архаров.
– Здешнего.
– А тогда скажи, сделай милость, как мне дьячка Устина Петрова сыскать.
– А на что тебе?
– А по своему делу.
Старуха задумалась.
– А сказывали… – начала было она, но тут вмешался мужчина.
– Помер Петров, царствие ему небесное, – сообщил он.
Левушку, в силу его музыкальности, позабавило сочетание дородной стати внезапного собеседника с бойким пронзительным тенорком, почему-то обычным для московского торгового люда. Архаров тоже отметил этот голос, переливчатый, выразительный, сейчас в нем прямо-таки звенела скорбь.
– Как это помер! Не мог помереть! – возмутился Архаров.
– А как ныне все мрут? Мор – одно слово. Вчера еще бегал, сегодня в беспамятстве лежит, а завтра и хоронить волокут, – растолковал мужчина.
– Да ты что, сударик? – растерялась старуха. – Не помирал он! Кабы помер, я бы слыхала…
– Да от кого теперь слыхать? Некому и слухи переносить стало, все на тот свет отправились. А какое тебе, сударь, дело до Устина?
– Да есть дельце, – уклончиво отвечал Архаров. – Должен я ему остался. Как тетка померла – звали Псалтырь читать у гроба. Все никак не мог должок вернуть…
– Теперь разве что панихиду по нем на те деньги заказывать…
– Да не помирал же, – вмешалась старуха. – Он от меня через два дома живет, так там красного креста над воротами еще не намалевали! Стало быть, и язвы в доме нет.
– Сегодня нет, а завтра есть, – не унимался мужчина. – Ты уж мне, сударь, поверь.
– Да как не поверить… – Архаров тяжко вздохнул. – Ну, недосуг мне. Ты ведь, сударь, этого прихода? Сделай божеское дело – вот тебе рублевик, отдай в церковь на помин Устиновой души.
– Это дело, – согласился мужчина и достал из кармана влажную тряпицу – тут же всем в нос шибануло уксусом.
– Мне бы, батюшка мой, дал! – возмутилась старуха, меж тем как Архаров передавал мужчине в расстеленную на ладони тряпицу меченый рубль. Левушка было кинулся наперерез, но был отодвинут.
– А тебе зачем? Ты ж твердишь, что жив Устин!
– Так я бы за здравие помолилась…
– Ступай, ступай, старая трещотка! – прикрикнул на нее мужчина. – Молодых парней чума не милует, а тебя, вишь, все стороной обходит! А на рубль я и сорокоуст закажу, и панихидку, и на обновление храма останется.
Он начал костерить старуху на высоких тонах, а к концу своей речи опускал голос все ниже и ниже, слова выпевал все медленнее, сообразно словам, и Левушка вдруг подумал, что неплохо бы когда-нибудь этот купецкий говорок записать нотами.
– Бог тебе в помощь, – с тем Архаров отошел и увлек за собой Левушку. Они неторопливо пошли к Варварке.
– Ты спятил, Николаша, ей-Богу, спятил, – зашептал Левушка. – А ну как этот дядька заразный? А ты его трогал!
– Нет, Левушка, такого жоха и чума не возьмет, такие долго живут, – задумчиво сказал Архаров. – Какого беса он нам врал про дьячка? Он в этом деле с сундуком, стало быть, как-то замешан…
– Так ты ему меченый рубль дал? – наконец-то догадался Левушка. – Ох, мать честная, и что же теперь из всего из этого выйдет?
– Понятия не имею. Встанем тут, отсюда увидим, как бабка из храма выходит. Вот бабка – та не врунья…
– Так ты же не просто так рубль дал! Отродясь ты деньгами не швырялся! Что он такого сказал, чего я не уразумел? – Левушка, поняв, что его умственные способности оказались под сомнением, сильно разволновался.
– Соврал он. А кабы я знал, что иное бы предпринять, то и не швырялся бы. А тут вижу – врет и не краснеет, стало быть, сие может оказаться зацепочкой… А может оказаться и бесполезным мотовством. Я не сыщик, Тучков, я их ухваткам не обучен, орудую в меру своего разумения. Что-то из этого непременно получится и где-то меченый рублевик, помяни мое слово, вынырнет… Не может быть, чтобы он всего лишь из любви к вранью нам про дьячка врал. Стало быть, для чего-то ему надобно, чтобы дьячка мертвым сочли.
И тут к Архарову и Левушке подошел парень, весь увешанный разнообразным имуществом. Лет ему было не более двадцати пяти, высок, узкоплеч, сутуловат, как положено разносчику, светлорус, из той особой породы российских губошлепов, у которых главное, что запоминается при знакомстве, – большой приоткрытый сочный рот. На голове у него были нахлобучены две треуголки, через плечо висело на веревочках несколько пар сапог, еще какое-то тряпье переброшено через руку – так что даже не разглядеть, во что одет. Также имелся лоток, словно у торговки пирогами, накрытый тряпицей.
– Для хороших господ есть товарец первого разбора, – сказал парень и приподнял тряпицу. – Табакерки с патретами, табакерки костяные, лубяные, резные, всякие. Сударушке подарить, самому табачком побаловаться, я и табак держу… Недорого отдам, право! Голод такой настает, что не до прибытку – за свою цену бы продать да поесть…
Архаров склонился над лотком.
– А что, перстеньков с сережками нет ли?
– Ты полагаешь, Николаша?.. – начал было Левушка, но Архаров так на него посмотрел – пришлось заткнуться.
– А как не быть, в карманах и не то найдется…
– А покажи, – велел Архаров.
– А вот, полюбуйся, господин хороший… – парень протянул на ладони побрякушки. – Сережки с яхонтами лазоревыми, сережки висячие, сережки жемчужные…
– Дороги, поди, а мне для девки, обещал, – сказал Архаров, уже доставая из левого кармана кошелек. – Девка простая, ей такое надобно, что здешние мещанки носят.
– Так и у меня – не графские перстеньки! Эй, эй!
Но поздно было вопить – на торговца налетел мортус со своим дрыном и так решительно ткнул парня, что поверг наземь, и весь его товар разлетелся.
– Вот ведь змей! – воскликнул он и сердито обратился к Архарову: – Из ума ты, что ли, выжил? Сейчас на улице с рук покупать – чуму брать!
– Ах ты сука! – крикнул торговец. – Мало вам, каторжным, плетей-то дают!
– Поговори мне! – Федька поддел крюком свалившуюся с головы продавца лишнюю треуголку и отшвырнул ее подальше. – Видит, сволочь, что вы нездешние! Свои-то не дураки – товар у него брать! Все это – из выморочных домов, зачумленное. Наденешь такую шапочку – а через три дня в ней на тот свет пойдешь красоваться, дурак дураком!
– Спаси и сохрани! – Левушка истово перекрестился.
– Вперед будь умнее, – сказал Федька Архарову и направился было обратно к фуре, но Архаров заступил ему дорогу.
– Пожалел, выходит, дурака? – прищурившись, спросил Архаров.
– Выходит, так. Дураков жалеть сам Бог велел, – отвечал Федька. И, судя по голосу, рожа его под черным колпаком была весьма ехидной.
Левушка фыркнул.
– Ладно. Судьба нас и в третий раз сведет. А ты для такого случая запомни – я за все вдвое плачу, и за услугу, и за обиду, – сказал Архаров. – Я – Преображенского полка капитан-поручик Архаров.
– Потише бы про себя объявлял, – заметил Федька. – Народ на вас, на усмирителей, зол. Как раз схлопочешь камушком в темечко.
– А мы ведь еще никого усмирить не успели, его сиятельство граф Орлов по больницам поехал, –
