– Пойдем, сударь, коли охота… – немец посмотрел на него искоса. – А может, вашей милости и польза от того будет.
– Для спасения души, что ли?
– На манер того.
Они вошли во двор, причем две инокини, мелькнувшие вдалеке, спрятались за угол храма и, быстренько оттуда выглянув, пропали окончательно.
– Признали, – сказал Шварц. – Сейчас за нами подсматривать будут.
Архарову делалось все удивительнее. Однако он молчал и шел за черной душой по каким-то закоулкам, даже протиснулся меж сараями – худощавый Шварц и не побеспокоился, каково придется его плотному спутнику.
Наконец дошли до некой кирпичной беленой стенки, возле коей был вроде как деревянный, плохо присыпанный землей холмик, поросший неизменным бурьяном. И поверх холмика, на склоне, лежала небольшая деревянная дверь, запертая на замок.
Вот этот замок особо заинтересовал Архарова. Пока Шварц, словно бы совершая ритуал, обнажил шпагу и принялся обходить холм, тыча острием в одному ему ведомые места, потом же и вовсе взял прислоненную к стене палку, стал копаться в бурьяне той палкой, Архаров обследовал дверь. Она не просто лежала так, что можно пошевелить и сбросить, – она была намертво приколочена к незримой тверди, и железная полоса, в прореху которой продевалась петля для замка, – равным образом.
– Все благополучно, – сказал, вернувшись к нему, Шварц. – Подкопу никакого нет. Дуры монашки боятся подойти, она же имеет неоценимую возможность прокопаться. Будет с ней потом возни…
Тут Архаров заподозрил было, что речь о животном. До сих пор московские баре, как их деды, держали по дворам цепных медведей, вот только странно, что и в женской обители угнездилась медведица…
– Гляньте-ка, сударь, – Шварц убрал охапку сена и показалась небольшая дыра, в которой ничего видно не было, однако Архаров склонился, упершись ладонями в коленки. Шварц пошерудил там палкой – и раздался бабий голос, хриплый спросонок:
– Кого черт принес?
– Принимай, сударыня, – сказал Шварц, спуская в дыру узелок. Внизу шлепнуло.
– Погоди, не закрывай! – крикнула баба. – Подышать дай!
– Обойдешься, – строго отвечал Шварц, наваливая на дырку сено. – Чуете, сударь, какой дух от нее нехороший?
– Да уж чую, – сказал, выпрямляясь, Архаров. – Гадит она там, что ли?
– Где спит, там и гадит, – подтвердил Шварц.
– А кто такова?
– А Салтыкова-помещица, – объяснил Шварц. – Госпожа Салтыкова, Дарья Николаевна. У вас в Санкт- Петербурге про нее, видать, изволили забыть, а мы тут помним. Нам же ее и оставили, велели вместо смерти навечно в яму поселить. Кормить ее полагалось не монахиням, а солдатам, да только им не до нее. Вот, я ходить стал.
– Салтыкова? Людоедка, что ли? – вспомнил Архаров дело, которое вызвало много пересудов в столице. Подробности, впрочем, затерялись в памяти, которая не жаловала лишнего и ненужного.
– Она самая, сударь.
– И ты, Карл Иванович, ходишь ее кормить?!
– Ей не с голоду, а своей смертью помирать велено, – строго сказал Шварц. – Монашкам приближаться не указано. Стало быть, мое дело – соблюсти порядок. Но я же должен озаботиться, чтобы она бутылке, в коей приношу воду, не дала преступного употребления.
– Она что, живет там, в подземелье? – догадался Архаров.
– Четвертый год в яме сидит. Весьма справедливое воздаяние. И велено было держать под крепким караулом, и держали, только теперь солдаты на заставах и для поддержания порядка употребляются, да многие перемерли.
– Вон оно что.
Теперь лишь Архаров вспомнил – рассказывали, будто эту Салтыкову выставляли на эшафоте, обряженную в саван, а на груди табличка: «Мучительница и душегубица». И то – чуть ли не полтораста душ крепостных на тот свет отправила, и секла, и кипятком шпарила, как только не изощрялась.
– Пойдем, сударь, – сказал Шварц. – Дельце свое я сделал.
– Полагаешь, на том свете зачтется? – с самого его удивившей насмешкой спросил Архаров.
– Это не мне разбирать. Я поставлен за порядком смотреть, – чуть ли не снисходительно объяснил немец. – Порядок же таков, что госпожа Салтыкова не имеет права помирать от голода. Ежели более некому ее кормить, сие становится обязанностью полиции.
Архаров опять вспомнил беглого обер-полицмейстера Юшкова. Знал ли тот, сидя у себя в подмосковной, что его учреждение обогатилось еще одной обязанностью?
– Подожди меня, Карл Иванович, – попросил он. И пошел туда, где заметил монахинь. Вряд ли они совсем сбежали – скорее всего, скрытно наблюдали.
Оказалось их не две, а даже три. Архаров пошел к ним медленно, всем видом показывая, что не злодей.
– Бог в помощь, матушки, – сказал он им. – Я инокиню одну ищу, имени и прозвания не ведаю, а есть у нее крестник, он во Всехсвятской церкви дьячком.
– Это вам матушка Сергия надобна, – сказала та из монахинь, что постарше. – Она в затворе сидит. К ней пускать и ее звать не велено.
– А крестник-то ходит?
– Крестника отец Авраамий благословил ходить.
– Давно ли вы, матушки, его видели?
– На Иоанна Богослова, поди, – отвечала, подумав, старшая из матушек. Это был тот самый день, когда экспедиция графа Орлова под колокольный звон въехала в Москву.
– Нет, он и после того был, – возразили ей.
Стали перечислять святых, которых Архаров знать не знал и потому день их памяти самостоятельно установить не сумел бы. Сошлись на том, что видеть-то дьячка видели, но не в это утро.
Архарову очень хотелось расспросить инокиню, но он уже понял – и близко не подпустят.
Запомнив имя инокини и даже окошко ее кельи – хотя поручиться, что удалось точно его определить по единому взгляду молодой монахини, он не мог бы, – Архаров вернулся к Шварцу.
– Коли ищете кого из родных, могу способствовать, – сказал немец. – Священник отец Авраамий мне весьма обязан. Коли еще жив, в просьбе не откажет.
– А чем ты, Карл Иванович, ему услужил?
– У него в храме оклад с образа унесли. Я отыскал.
Архаров посмотрел на немца с уважением. Полицейский служащий… должно быть, и сыску обучен?…
Он совсем было вздумал взять сейчас немца с собой, найти подходящее местечко – да хоть бы и на опустевшей паперти присесть! – и рассказать ему про свою погоню за сундуком. Но природная подозрительность вкупе с благоприобретенной удержали его.
Он ведь знал о Шварце лишь то, что слышал от взбудораженных зевак, а у тех самое доброжелательное слово, какое для него нашлось, было «аспид».
И Архаров промолчал.
Немец осведомился, может ли он чем быть полезен своему любезному спасителю. Архаров соврал: нет, весьма благодарен, но в помощи не нуждается. И Шварц, сказав, что при необходимости может быть отыскан на Никольской, где имеет местожительство в доме вдовы Волошиной, уковылял.
Архаров посмотрел ему вслед и хмыкнул. Это ведь ковылял прочь источник ценнейших сведений. Шварц, живя в этой части Москвы, наверняка знал всех, кто скупает краденое, кто торгует провиантом, возможно, знал и дьячка Устина Петрова. Но многое стояло между ними, Архаровым и Шварцем. Со стороны Шварца – вполне понятное недоверие к молодому гвардейскому офицеру, сующему нос в его вотчину. Со стороны Архарова – подозрительность, вызванная как раз сдержанностью Шварца. Да еще разумной мыслью: не может быть, чтобы весь народ взъелся на немца совсем без повода…
