– Хрен с вами, – сказал на это Архаров. – Где тут раздеться можно?
Он был готов проделать это и на дворе, но служитель отвел его в пустовавшую келью.
Весь в белом, несуразном, охваченный по пузу огромным фартуком, в чьих-то влажных от уксуса здоровенных башмаках, похожий на неуклюжее и сильно недовольное привидение, Архаров был отконвоирован служителем и Василием Андреевичем через двор и какие-то калитки к женским баркам.
Внутри было тесно, мрачно, горело всего несколько свеч, постели стояли вплотную. В изножии каждой приколот был листок со сведениями о больной. Женщины лежали по-разному – иные, в твердой памяти, переговаривались между собой, иные метались в бреду. Некоторые и впрямь были привязаны.
Архаров увидел в углу огонек лампады перед образами Богородицы и целителя Пантелеймона, перекрестился.
– Ищите свою бабу, – сказал Василий Андреевич и дал ему простенький медный подсвечник с одним огарком.
– Вновь привезенные в том углу, – подсказал служитель и поспешил на зов.
Архаров пошел вдоль постелей, честно вглядываясь в лица. Наконец он увидел лежащих рядом Парашку и Марфу. Глаза у обеих были закрыты, лица – в крупных каплях пота.
– Марфа Ивановна! А, Марфа Ивановна? – позвал он.
Она чуть приподняла голову.
– Марфа Ивановна, это я, капитан-поручик Архаров, – отрекомендовался он. – Николай Петрович. Не помнишь, что ли?
Марфа явно слышала его – но не имела сил прийти в себя, отгнать бредовые видения.
– Марфа Ивановна, отзовись, – сердечно попросил Архаров. – Для чего ты ко мне Глашку посылала? Что ей велела на словах передать?
Марфа молчала.
– Три меченых рубля я получил. Ты где их взяла?
Упоминание о деньгах заставило ее открыть глаза.
– Ядреный кавалер… – дрожащим голоском прошептала она. – Глашка… Негасим… Герасим…
– Какой Герасим? – переспросил Архаров.
– Не-га-сим… – очень четко и громко начав слово, к концу его Марфа утратила дыхание и рухнула обратно на подушку.
Архаров остался стоять в недоумении.
– Герасим?
Марфа опять собралась с силами.
– Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы…
– Марфа!
Но она больше ничего не сказала.
– Бредит, – заметил, подходя, служитель. – Зря все это.
– Ан не бредит, – возразил другой, еще совсем молоденький. – Я знаю, это она по-байковски чешет.
– И сама не разумеет, что чешет.
– По-каковски? – переспросил Архаров.
– По-байковски. Так мазурики перекликаются, еще нищие. Простому человеку не понять.
Архаров еще постоял, позвал Марфу, но она не отвечала. Тогда лишь он пошел прочь – и начал скидывать свои белые одеяния прямо во дворе, невзирая на холод.
– Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы… – твердил он.
Нужно было запомнить эти слова, донести их до знающего человека. Марфа что-то пыталась сказать – забыв, что Архаров байковскому наречию не учен. Что-то же они значили! О чем-то же она просила его? Или приказывала?
К нему подошел доктор Вережников.
– Напрасно вы это, – сказал он укоризненно. – Схватите горячку, лечить некому, все врачи – по баракам.
– Мне, господин доктор, перо и бумага надобны. И велите, чтобы мой мундир принесли, – отвечал на это Архаров.
Он догадался, что надо прямо здесь записать странные слова. А растолкует их… да тот же мортус Федька!
Доктор велел срочно сыскать какого-то Коробова со всем его хозяйством.
Когда мортусы при Архарове с определенной бравадой изъяснялись по-байковски, он угадывал общий смысл их речей – кроме, разве что, Ваниной песни. Но тут догадок было мало. Какой-то Герасим, какая-то рябая оклюга…
– Господин Архаров, вам грамотный человек не нужен? – вдруг как-то не совсем уверенно спросил доктор Вережников.
– А что, имеется?
Грамотный очень даже пригодился бы! Граф Орлов, мотаясь по всей Москве, желал получать письменные донесения. А Архаров лучше бы с фехтмейстером два часа в зале пропрыгал, обливаясь потом, чем несчастную цидульку в три строки собственноручно изготовил. Его нелюбовь к бумаге была такова, что стоило взять перо в руку – ладонь мокрой делалась.
– Вылечили студента, ему податься некуда. У нас пока живет, за больными ходит, да не по душе ему это. И не по силенкам.
– Студента? – Архаров не сразу сообразил, что в Москве имеется свой университет, детище графа Шувалова.
– Да, толковый малый, только глупостями занимается, – с неудовольствием отметил Вережников.
– А делопроизводству обучен?
– Сомнительно. Мы его пробовали приставить записи вести – не заладилось. А вы, сударь, с ним потолкуйте.
Служитель принес мундир и штаны Архарова, поставил к его ногам сапоги. От всего имущества нестерпимо воняло.
– Ничего, зато живы останетесь, – утешил доктор.
Вскоре явился тонкий узкоплечий юноша в кафтанище с чужого плеча, белобрысый, почти безбровый, росточка малого, на вид подросток. Он принес стопку бумаги, чернильницу и перо – за собственным ухом.
Странно даже было, что здоровенных мужиков чума загоняла в могилу, а это дитя выжило. Смущен юноша был беспредельно, и всякому было понятно – ощущает неловкость за то, что вообще на сей свет явился. Но сказал, что звать его Александром Коробовым, а лет ему двадцать четыре.
– Давай пиши, – тут же приказал Архаров. – А ты, братец, ему посвети.
Студент располодил свое хозяйство на лавочке и, скрючившись в три погибели, изготовился писать.
– Искомай за рябой оклюгой, – внятно продиктовал Архаров. – Есть? Почунайся дером от масы.
Студент поднял голову.
– Записывай, не ленись, – одернул его доктор Вережников.
– Я не ленюсь. «Дером» – через «есть» или через «ять»?
Архаров (как всегда, неожиданно для зрителей и слушателей) расхохотался.
Он вообразил себе гнусавого мортуса Ваню, решающего вопрос о правописании в байковском языке.
– Как напишешь, так и ладно, – успокоил студента доктор. – Возьмите его, господин Архаров, в судах секретари и того хуже пишут, а дело разумеют.
– И из каких же ты, Коробов? – спросил Архаров.
– Из разночинцев.
Архаров поглядел на доктора, словно бы задавая вопрос: это как? Есть дворяне, есть мещане, есть крестьяне. Есть духовное сословие. А разночинец кто такой? Промеж них всех болтается, как дерьмо в проруби?
