– Ем, да свой, – в лад отвечал мужик, низкий, плечистый, с бородой такой ширины, что на обычном лице расти не может – а надобна ей харя вершков восьми в поперечнике.
– Ты, что ли, Герасим? – спросил Архаров.
– Для кого и Герасим…
Левушка под епанчой изготовил к стрельбе пистолеты.
– Марфа Ивановна кланяется тебе полуполтиной, – невозмутимо продолжал Архаров.
– Не полтиной?
– Нет, полуполтиной.
– Не гривенником?
– Полуполтиной.
Архаров достал из кошелька монету нужного достоинства и выложил на стол.
– Дивно мне это, – сказал Герасим. – Вы ведь оба нездешние, по выговору слышу. Что ж Марфа вас ко мне шлет?
И помахал веткой, чтобы дым шел шустрее.
– Я про три рубля разведать хочу, – объяснил Архаров.
– Что за три рубля?
– Большие, елизаветинские. Коли они от тебя к Марфе попали, так будь любезен, расскажи, кто к тебе их притащил.
– Да я Марфу уж недели две как не видал.
– И девчонка от нее к тебе не прибегала?
– Какая девчонка? Они у нее не переводятся.
– Глашка.
– Кривозубая, что ли? Нет, и Глашка не прибегала. Да ты, сударь, объясни – какие такие три рубля? – с беспокойством спросил Герасим. – Что они означают?
– Ничего не означают, просто – три большие рубля, вот такие…
Архаров предъявил образец.
– И что – три рубля?
– Ты их никому для Марфы не передавал?
– Да какого кляпа ты с талыгаем рассусоливаешь! – вдруг заорал гость, до поры молчавший у стола. – Ты не видишь, что ль? К басвинску сламу подбираются! А ну, хандырь отседа! Видывали таких! Не таким укорот давали!
Он взялся за бутылку умелой рукой, но Архаров, словно не замечая злости, сделал два шага к крикуну.
– С чего ты взял, будто нам ваш слам надобен?
– Понаехали! Всюду морцы суют! Гераська, гони их – не то с тобой то же, что с косым Арсеньичем будет! – опасный мужик полез из-за стола.
– Тучков, встань в дверях, никого не выпускай, – велел Архаров и скинул епанчу.
Против него было двое – Герасим еще не решил, хочет ли он бить офицера, к тому же гвардейца. Но эти двое, подбадривая друг друга и навешивая на Архарова таких титулов, что и в страшном сне не услышишь, полезли на него, размахивая кулаками, как люди, которые в драках-то побывали и сколько-то зубов в них потеряли, но всякий удар у них – сам по себе. Архаров же умел увязывать удары между собой так, чтобы ни одно движение не было напрасным, и рука, возвращаясь после сильного тычка или оплеухи, благодаря внезапному развороту тела, не теряя скорости и замешанной на скорости силы, поражала не ждущего лиха второго, а то и третьего противника.
Они, москвичи, не ожидали увидеть в исполнении петербургского гвардейца настоящий русский бой, основательность опытных стеношников и ухватку мастеров охотницких поединков. Давнее мастерство, которым царей тешили, еще не пропало, еще хранилось, еще передавалось от умельца к умельцу. И кто же мог знать, что этот тяжелый и неуклюжий на вид офицер смолоду прошел основательную и безжалостную школу?
Они догадались, что не по Сеньке шапка, когда один улетел под стол и там остался, другой же был притиснут к стенке хорошим приемом – при котором, коли не станешь отвечать на вопросы, может быть сильно повреждена гортань.
Левушка, преспокойно посмотрев пляску драки, повернулся к Герасиму и тут только наставил на него из-под епанчи пистолет – показывая, что лишних и резких телодвижений содержателя «Негасимки» он не допустит.
Прижатый Архаровым противник хрипел и бормотал. Левушка смог разобрать лишь «чево ты, чево», и не более. Архаров, видать, разобрал и что-то кроме, потому что несколько ослабил давление.
– Ну, сказывай свою сказку, – позволил он. – Коли наши солдаты нагрешили – сам разбираться буду. А коли врешь – не обессудь.
– Так лавку Арсеньича кто раздербанил? – первым делом возмутился мужик.
– Хрен его знает, говори вразумительно.
– Так видели ж!
– Кто видел?
– Люди!
Архаров тяжко вздохнул.
– Давай, дурень, сначала. Что люди видели? И когда?
– Третьего дня… ночи… А то ты не знаешь! Ваши, петербуржские, налетели, бряйку вынесли, Арсеньича прибили!
Левушка не верил ушам – не могли гвардейцы из орловской экспедиции совершить ночной налет на лавку с провиантом, даже коли бы им там втридорога торговали.
– Наши налетели, бряйку вынесли, – задумчиво повторил Арзаоов и вдруг усилил давление. – А ну, живо – где тот Арсеньич?!
– Да помер же! Он старый, его раз двинуть – ухалошится на хрен!
– Стало быть, его уже не спросишь? Ловко! Все то же самое – по порядку, халдей! И вразумительно! Где та лавка?
– Да на Маросейке!
– Стоять! – приказал Левушка Герасиму, который всего лишь хотел присесть. Архаров обернулся.
– Герасим, ты того Арсеньича знаешь? – более спокойно спросил он.
– Знал – коли Якушка не врет.
– Что там в лавке было?
– Крупы, прочий припас. Мука прошлогодняя. Рыба… К нему многие хаживали. А как фабричные взбутились – хозяин лавку закрыл, немногим стал товар отпускать, со двора, через подвалы.
– Хозяин?
– Так он, косой Арсеньич, приказчиком был, не от себя торговал. Уймись, Якушка, это фабричные, должно, налетали и Арсеньича прибили.
– Нет! Режь ухо – кровь не канет! – заорал Якушка. – Они вон налетели, все видели, вся Москва! Видели, как они за Арсеньичем по Маросейке гнались! Он – бряк, они всем скопом – на него! И придавили!
– Ночью, вся Москва? – очень недоверчиво переспросил Архаров. – Ну, Герасим, этого крикуна я с собой забираю – будет ему дурацкие слухи распускать. И докопаюсь, откуда такая дурь взялась. Дай-ка веревку.
– А коли не дам?
– Кушак с тебя сниму, кушаком его свяжем. Не мудри, Герасим. У тебя – дело, заведение, он – шелупонь. По нем каторга плачет. Тучков, подсоби-ка.
Якушка очень не хотел, чтобы его связывали, брыкался и был успокоен ударом под ложечку.
Его приятель осторожности ради так и лежал под столом, на помощь не пришел, хотя Якушка пытался его звать.
На прощание Архаров еще раз спросил Герасима о трех рублях – и получил тот же ответ.
До Остоженки добирались долго – Якушка не желал идти и ругался странными словами из байковского
