ножик, замшевый мешочек… Федька раздернул шнурок – внутри были игральные кости в кожаном стаканчике и обтрепанная по углам карта – дама крестей. И скомканную бумажку нашел с какими-то цифрами и записями. Не по-русски…
Архаров подошел и присел, упираясь руками в колени.
– В этом деле французским духом тянет, – сказал он, ткнув пальцем в бумажонку. – Глянь-ка на его тельник, православный или католический.
Федька осторожно, двумя пальцами, прокопался под рубаху к покойнику, вытянул цепочку и крест. Четвероконечный. Католический.
На обгоревшее лицо глядеть было неприятно – на него набросили какой-то лоскут. Архаров этот лоскут приподнял и тут же опустил.
Лица не врут. Но это – уже было за пределами правды и лжи, хотя…
Он дернул за буклю обсыпанных копотью волос. Предположение подтвердилось – покойник был в парике. Свои бы волосы, поди, вспыхнули факелом, а дешевый нитяной парик огню воспротивился. Под ним была круглая плешь, обрамленная седыми волосами. Правда, плешь странная, поросшая коротеньким редким ежиком…
– Мать честная, Богородица лесная! – воскликнул Архаров. – Да это ж католический патер! Или как его там! Федька, обшарь его как следует! Может, четки найдутся, или молитвенник, или еще что!
Но никаких принадлежностей ремесла не обнаружили.
– Он такой же патер, как я – повитуха, – вдруг сказал Клашка Иванов, оказавшийся рядом. Совсем еще молодой и необстрелянный, он сперва не подходил к мертвому телу, потом осмелел.
– А ты почем знаешь? – спросил, не оборачиваясь, Архаров.
– Руки.
– Точно…
У человека с выбритой плешью ногти были больно грязны и неухожены.
Архаров выпрямился. Нужно было что-то решать.
– Тело доктора – снять, доставить в приходский храм, пусть старухи обмоют, приготовят к отпеванию. Иванов!
– Я! – отозвались оба.
– Клашка. Тебе за сообразительность задание – останься тут, расспроси людей, добеги до Воздвиженки, спроси дом Шестуновой, что ли. Узнай у дворни, может, слыхали, есть ли у доктора хоть какая родня. Захар! Патера – на фуру, доставь на Лубянку, пусть снесут в подвал, положат на лед. Потом бери извозчика, поезжай за Матвеем Воробьевым, привези живого или мертвого, пусть посмотрит и выскажется.
– Будет исполнено, – отвечали Ивановы.
– Федор! Чего скуксился? Поедешь со мной к князю Волконскому. Расскажешь, как пытался задержать убийц доктора. И стой на том, что кабы старая дура не препятствовала ему рассказать вам с Тучковым нечто важное о побеге своей девки, то был бы жив!
Подумал и добавил:
– Старых дур тоже уму-разуму учить надо…
Тереза Виллье стала хозяйкой модной лавки не от природной склонности к торговле или от нежной женской любви к модным товарам, а в отчаянии.
Когда после нападения на ховринский особняк ее покинул отправленный к мортусам в барак Клаварош, она поняла – вот теперь все, погибель, спасения нет. Клаварош несколько дней спустя прибежал, оставил еды, ничего не объяснил, исчез, и смерть немного отступила…
А потом явился молодой офицер и выложил на крышку клавикордов холстинный узелок.
– Велено вам передать, мадмуазель, – сказал он по-французски. – Некая особа дарит вас сими безделушками…
– Я не могу принять, – тут же быстро отвечала Тереза. – Я девица низкого звания, но честью своей дорожу не менее знатной госпожи!..
Молодой офицер почему-то звонко рассмеялся (он вообразил Архарова, деловито покушающегося на честь девицы, картинка получилась презабавная, но Тереза этого не знала) и сказал:
– Успокойтесь, вам, к сожалению, сие не грозит. Берите подарок спокойно.
Он развязал узелок и показал Терезе целое сокровище. Архаров набрал в сундуке монет и побрякушек щедрой рукой.
– Я не могу это принять! – воскликнула она.
– Мадмуазель, вы это примете! – тут же выпалил он.
– Но с какой целью? Зачем? Что я должна сделать взамен? – взволновалась Тереза. Все это было – как сцена из романа, и она ожидала какого-то невероятного приказания.
– Есть некое условие. Вы должны будете оставить музыкальные занятия и открыть лавку, – сказал молодой офицер. – На Ильинке! Знаете, где это? Чума идет на убыль, скоро в город начнут возвращаться богатые госпожи, вы имеете шанс составить себе состояние.
Предложение было странным – но, если уж оставаться в Москве, то не учительницей музыки и не гувернанткой. При одной мысли о своем ремесле Тереза осознавала, что скорее сунет голову в петлю. Опять в богатом доме? Где есть настойчивые мужчины? И их маменьки, жены, сестры, готовын загрызть за одно лишь то, что обратила на себя внимание?..
– Очень хорошо, – отвечала Тереза. – Я буду считать, что это дано мне в долг…
– Не надо так считать, – попросил молодой офицер. – Лицо, пославшее вам эти безделицы, сильно огорчится.
Они еще немного попререкались. Тереза уточнила – точно ли от нее требуется только отказ от музыки. Офицер подтвердил – именно так. И вдруг ее осенило.
Неведомая особа нашла единственно возможный выход из положения, в которое Терезу загнала судьба. Это было сродни проламыванию дырки в каменной стене – но как же быть, если нет дверей?
– Пожалуй, я возьму подарок, – сказала Тереза. – И передайте тому лицу, что я отплачу ему полным и точным выполнением его пожелания. Я оставлю музыкальные занятия.
Левушка удивился выражению ее лица – с таким выражением петлю намыленную себе на шею надевают…
Тут же Тереза принялась уничтожать прошлое – начала с того, что вздумала порвать нотные тетради. Офицер отнял у нее тетради, тогда она ушла из гостиной. И музыка, словно пожелав с ней проститься, вдруг зазвучала, понеслась ей вслед! Как на грех, офицер взялся играть одну из пьес, что с такой живостью исполнял на клавикордах он… Мишель…
(Потом Левушка попытался пересказать Архарову странный разговор, но тот отмахнулся – было не до девиц с клавикордами, решалась судьба будущих архаровцев. И впредь они о том подарке молчали, как если бы его не было, пока Левушка не уехал вместе с прочими преображенцами обратно в Санкт-Петербург, Архаров же остался принимать полицейское хозяйство).
Тереза выполнила пожелание буквально. С того дня она даже мимолетным движением не коснулась клавиш.
Но, вспоминая все, связанное с офицерами, побывавшими во время чумы в ховринском особняке, она сообразила, кто та загадочная особа – некрасивый, более того, неприятный на вид офицер, который вломился за ней следом в темную гостиную и которого она потчевала музыкой, покуда не сбежал. Офицер ей очень не понравился – но этот человек нечаянно придумал, как ей отсечь от себя прошлое. Музыка была ее жизнью, музыка была ее юностью и любовью. Пока Тереза принадлежала музыке – прошлое никак не желало умирать, потому что каждая музыкальная фраза снова и снова воскрешала его.
Начать новую жизнь можно было только так, как додумался Архаров, – без единого музыкального аккорда!
И Тереза начала ее, начала, как всякая француженка, желающая успеха в торговле, с перемены имени. Теперь она звалась мадам Фонтанж – ярко, празднично, торжественно. И даже всякая старая просвирня на Москве знала, как наывают по-французски таких молодых и нарядных хозяек модных лавок – маршан-де- мод.
В лавке у мадам Фонтанж было не больно просторно – помещалась она сама с помощницей, да прилавок, да шкафы со стеклянными дверцами, да стулья для двух-трех покупательниц-дам в широких
