Шварца являвшее образ справедливости…
– Все навещаешь?
– Навещаю.
– Есть же кому ее кормить!
– Есть, – согласился немец. – Да я так, постоять.
И ушел, а Архаров крепко и тяжко задумался.
Шварц не врал – он собирался именно постоять. Ничего более. Бессловесно и по возможности бесшумно. Надо полагать, инокини уже знали эту его причуду и не препятствовали.
Несомненно, Шварц и Салтычиха отродясь знакомы не были. Они и в чумное лето, когда Шварц спас Людоедку от голодной смерти, хорошо коли дюжиной слов обменялись. Какого же рожна черная душа совершает эти нелепые визиты?
Молча стоит у охапки сена, прикрывающей дыру в склеп, и о чем-то ведь думает.
А внизу, на соломе, лежит растолстевшая от неподвижности, грязная и нечесаная Людоедка – тоже ведь, поди, о чем-то думает? Сказывали, сколько там, в склепе сидит, ни разу раскаяния не обнаружила…
А постояв и додумавшись до чего-то своего, умиротворенный Шварц покидает Ивановскую обитель и спускается по узкой улочке к Варварским воротам, тем самым, достопамятным.
Архаров вздохнул – возможно, Шварц таким образом праздновал торжество справедливости.
А как отпраздновать ему самому? Шайка изловлена, господину де Сартину отписано по-французски, до его ответа шулера изведают все прелести русского острога – справедливость!..
Напиться на радостях, что ли?
Архаров вернулся в сени и побрел к себе наверх.
В особняке стояла тишина. Нет, не тишина – затишье.
Может, перед боем?
На лестнице его встретил Никодимка, сопроводил в спальню, раздел и разул. Все это делалось в тишине, Архаров молчал, молчал и дармоед. Каждое движение было знакомым, но повторение, обычно бывающее умиротворяющим, сейчас удручало. Незримый ангел-хранитель, а может, и не ангел, подсказал: и вот так будет всегда. Разве что шлафрок обветшает и заменится на другой…
Очевидно, и кот, задушивший своих крыс, тоже уходит в тихое местечко отоспаться.
– Сашку позови, – сказал, завязывая шнур ниже пуза, Архаров. – Пусть книжку возьмет.
И удобно устроился в мягком кресле перед карточным столиком.
– Какую книжку? – удивился Никодимка.
– Дурак, у нас только одна и есть.
Архаров напрочь забыл про свои шкафы с волюмами на трех языках.
Никодимка отыскал «Пригожую повариху», которую уже начал читать Архарову Меркурий Иванович.
Явился Коробов, тоже в шлафроке, сел на стул.
– На чем мы там остановились? – тасуя колоду, спросил Архаров.
– Вот, веревочкой заложено.
– Валяй.
Он принялся аккуратно раскладывать карты рубашкой вверх, изображая восьмиугольную звезду.
– С полчаса времени спустя пришел ко мне новый любовник к пущему моему несчастию; что мне должно было делать? – скучным голосом забубнил Саша. – Я была тогда вся в беспорядке, погибель ко мне приближалася, и еще новый человек должен быть свидетелем несчастия моего и ругательства…
Книга казалась ему нелепой, он вообще не понимал, для чего пишутся такие пошлые сочинения про мартон и их любовников. Но Архаров, видать, твердо решил добраться до конца. Пусть даже при помощи пасьянса.
Карты открывались одна за другой, перекладывались по несложным правилам, вспоминались имена, короли и дамы с валетами вступали в причудливое взаимодействие, возникали стопочки, они также перекладывались, и вдруг Архаров понял, что, кажется, спит. Похождений развратной Мартоны он уже не слышал и карточных фигур не видел.
И в этом полусне его коснулось что-то теплое, ласковое, такое, что незачем было выстраивать каменные стенки, обороняться, сжимать тугие кулаки. Такое, что можно было выпутаться из всего, из мундира, из собственной кожи, лечь и без боязни ждать – как распеленутое дитя ждет, смеясь, приближающихся мягких губ.
Коснулось – и пропало.
