– И что, Николай Петрович, все у тебя дома?
– В третьем жилье рассажены по комнатам, у каждой двери драгуны.
– Что ж ты меня-то не предупредил?
– Не обидитесь, ваше сиятельство?
– Говори уж.
– Вашего сиятельства супруга привечала аббатишку, из тех, что новости переносит да по всем случаям советы дает. Оказался – убийца, зарезал доктора Ремизова и один Бог знает кого еще. А как знать – к ее сиятельству из французских лавок модистки приезжают, иные из них с шулерами связаны, а ушки у них – на макушке…
– Вот почему ты вчера с Лубянки утек.
– Именно поэтому.
Князь Волконский громко вздохнул.
– Все бы ничего, и благое дело вы совершили, да только вот беда – отпрыски хороших, почтенных родов в него замешались…
– Роды, может, и почтенные, а отпрыскам знакомство со Шварцем сильно не повредило бы, – рассудительно отвечал Архаров. – Будь моя воля – я бы их хоть для ознакомления в нижний подвал отправил.
– Но на то, не обессудь, уж моя воля.
– А жаль.
Помолчали.
– В лучшие дома втерлись… – понуро произнес князь. – Этот аббатишка чертов ведь со мной таково любезно раскланивался… к супруге его кто-то из теток привозил…
Архаров понял свою ошибку – не следовало заставлять Матвея исследовать мертвое тело, выковыривать накладные зубы, идти по их следу. То и не стали бы известны похождения мнимого аббата в высшем московском свете… А теперь – сиди да дрожи, какая еще знатная фамилия в этом деле выплывет, какой еще отпрыск, мать бы его, или почтенный старец вроде Захарова, ездил в Кожевники, в гости к Перрену-Дюкро…
– Так ты, Николай Петрович, шуму-то не поднимай, – попросил Волконский. – Лишнего, то есть, шуму… Ты с ними помягче.
– Да ладно уж. Раз велено – не подыму. Допрошу – и отпущу.
И Архаров в который уж раз вздохнул о Санкт-Петербурге. Там государыня страха не имела – мошенников и шарлатанов называла их подлинными именами даже и том случае, если они ранее бывали приняты в ее личных апартаментах. А тут – Москва оберегает свое надутое достоинство! Еще, может, выплывет, что этот французский каторжник, догадавшийся выбрить себе тонзуру, в чьих-то любовниках состоял!
Волконский уже принадлежал Москве. Уже воспринимал себя, как частицу Москвы. Архаров подумал, что, будь он женат, и с ним случилось бы то же. Пока муж на службе, жена от скуки ездит по родне и пьет кофей с французским галантным аббатом – что, казалось бы, невиннее? А в итоге – сплошной стыд и срам.
Очевидно, Волконскому и самому было неловко за свою просьбу.
– Кого попроще, пожалуй, и назови, – позволил он. – За кого в столице вступиться некому.
Архаров понял, что ему отдают на растерзание князя Горелова-копыто, бегство коего уже само по себе могло служить признаком вины.
Однако одно обстоятельство он все же от князя скрыл и потом, возвращаясь на Лубянку, тихо радовался, что по Шварцеву совету припрятал векселя.
На Лубянке он поделился этой радостью с немцем, не стесняясь присутствием Левушки и Федьки, толковавших о Вареньке Пуховой, но Шварц слова сказать не успел – вмешался Левушка.
– Горелова, копыто треклятое, даже коли сыщется, трогать нельзя! Сказано: не тронь – не завоняет.
– А какой вони ты от него ждешь?
– Он про Вареньку всем расскажет, – объяснил Левушка. – Как она к Фомину покойному убежала да как с ним в Кожевниках жила. Опозорит девицу на всю Москву.
– Мать честная, Богородица лесная… – пробормотал Архаров.
А Федька громко ахнул.
– Нельзя, ваша милость! – вопреки субординации выкрикнул он. – Погубим девку!
– Вот и я про то же, – продолжал Левушка. – Она же не подлого звания девка, она – знатных родителей дочь… Ей после такого – только в монастырь, замуж не возьмут…
– Да шел бы ты со знатными родителями! – вдруг совсем беспардонно заявил ему Федька. – Она господина Фомина спасти пыталась, за него на бесчестье была готова, все ему отдала, а мы что же? Вконец ее опозорим? Кто ж мы после этого?
– Ты, Федька, вылетишь из полицейской конторы после этого, – пообещал Архаров. – Прямиком туда, откуда тебя взяли. Порядок-то соблюдать надобно.
Но пригрозил он беззлобно, да и Федька все сразу понял, притих – ему этак встревать не по чину, поручику Тучкову можно, а ему пока нельзя.
– Простите дурака, Христа ради… а только выдавать ее на потеху московским дурам никак нельзя!
– Да, ваша милость, нельзя, – присоединился к ним и Шварц. – Коли Горелова к этому делу не притягивать – никто и не узнает, что она жила в Кожевниках. Пусть думают, что и впрямь тайно отправилась в Санкт-Петербург. А коли его, поймавши, допрашивать – он первым делом про девицу Пухову все выложит. Чая в том свое спасение! Ведь мы непременно, по его разумению, сообразим, что ее петербургские покровители позора не захотят, и начнем изворачиваться, начнем суетиться. А жечь показания, когда они уже канцеляристами записаны и подшиты, сами понимаете, милостивый государь Николай Петрович, не дело…
– Не дело, милостивый государь Николай Петрович, – совсем жалобно поддержал, можно сказать – взмолился Федька.
Архаров крепко задумался.
– Ну, черт с вами… не тронем Горелова, – решил он. – Но под присмотром я его домишко оставлю. Авось когда-либо устанет бегать и вернется. Расскажи-ка про свой поход подробнее.
– А чего рассказывать – как уехал Горелов с вечера в Кожевники, так и не возвращался. Там иное – жил у него некий господин, велено его звать было господином генералом, а сам по-русски – ни в зуб ногой. Так вот, за полчаса до нас Горелов ему откуда-то записку прислал, тот господин единым духом собрался и на изваозчике уехал. То есть, где-то ему было рандеву назначено… или как амурное свидание по-немецки?
– И что – никаких следов?
– Веришь ли, Николаша, – никаких! Как ежели бы у того генерала всего имущества было – табакерка да платок. А прожил, сказывали, поболее месяца.
– Генералов немецких мне только в этом деле недоставало… Приметы записали?
– Записали, в канцелярию сдали. И еще вот что – человек, которого к генералу приставили, несколько по-немецки знает. Так божится, что тот треклятый генерал с князем о женитьбе толковал и советовал поскорее девицу Пухову за себя брать.
– Еще что подслушал?
– А они при нем только о Пуховой говорили, коли не врет.
– Может, кто из ее петербургской родни? – задумчиво произнес Архаров. – Кто-то же приказал старой княжне Шестуновой соврать…
– Кто соврать приказал – это я тебе и без гореловской дворни доложу. Я же Пухову к княжне, как ты велел, доставил. А у них там с утра гостья – не приведи Господь! Старуха презлющая – знаешь, из этих московских чиновных старух? Всег гоняет, старая княжна от нее в трепете. Как мы Пухову привезли – она всем распоряжалась, на бедную Марью Семеновну и не глядела. Сдается, во всей Москве она лишь и могла Шестуновой что-то приказать.
– А ты разведал, кто такова? Не из гореловской ли родни?
– Не до того было, Николаша, я сдал девицу с рук на руки, да и обратно. Может, и из гореловской родни
