тельца жирок сгонят!
Вспомнил сухощавого верткого Александра Васильевича. В армию!.. Да кто отпустит?..
И тут же по необъяснимому зигзагу мысли вспомнил Дуньку – как живую, вспомнил ее смех, и как задремала, подвалившись под бочок…
А вот когда от Дуньки ловкая мысль сделала вольт и переметнулась на совсем другое женское лицо, Архаров уже весь подобрался и сказал: не-ет, матушка, давай-ка на попятный! Нечего тебе в тех эмпиреях болтаться.
Вздумав изгнать из себя тоску самыми решительными мерами, он вышел из кабинета – послать кого- нибудь на Пречистенку за полушубком. И тут же нос к носу столкнулся с Федькой.
– Ваша милость, никого их там нет! – выпалил Федька. – Они как с лета уехали, так не возвращались, а соседи сказывали, будто не в Киев вовсе!..
– Кто? Кого нет?! – спросил недовольный Архаров. – Где тебя, черта, носило?!
– Я к госпоже Шестуновой… на Воздвиженку, извозчика брал… Сказывали, они в Киев собирались, и оттуда – к теплому морю… так нет же…
Федька тяжело дышал, как будто с Лубянки на Воздвиженку и обратно бегом несся. И смотрел – глаза в глаза, подчиненному так неотрывно таращиться на свое начальство не положено.
– Кондратий тебя там с батогами дожидается, – полушутя пригрозил Архаров, но Федька словно не слышал.
– Ваша милость, коли они не к морю отправились, так куда ж?..
Архаров понял – теперь этого орла хоть под батоги клади, хоть на дыбу вздергивай, боли не почувствует. Экое служебное рвение, подумал он, самовольно помчался разбираться, где хозяйка медальона! И в который уж раз за эту зиму поймал себя на зависти – ему так мчаться, лететь, тяжело дышать от нетерпения уже, поди, не дано…
– Вот ведь дурень, – рассудительно сказал Федьке Архаров. – Война там, чего им туда ездить. Я чай, поехали в Санкт-Петербург, там сели на корабль, поплыли во Францию, оттуда в Италию…
Федька задумался.
– Стало быть, портрет у господина Тучкова остался? – спросил он.
– Ступай к Тимофею, он тебе дело даст. Он сегодня за главного, – ответил Архаров и, внезапно остыв, вернулся в кабинет.
Что, в самом деле, означал этот медальон среди грабительского дувана?
Если разгильдяй Тучков вернул его, как собирался, старой княжне и ее воспитаннице – то каким чертом он оказался на Стромынке? Опять же, если вышеупомянутый Тучков зачем-то оставил его себе, никому про то не доложив, – как безделушка попала в дуван налетчиков? Тучков-то из Москвы поехал в Санкт- Петербург…
Так и не ответив на эти вопросы, Архаров принялся ждать ночи. Сперва все никак не темнело, потом голубой сумрак за окнами держался долее обыкновенного. Стали вспыхивать фонари на столбах – им предстояло гореть до полуночи, а далее обывателям было велено ходить со своими фонарями. Абросимов, стоя перед столом, докладывал о каких-то изысканиях, поочередно выкладывал на столешницу бумаги. Архаров тоскливо глядел мимо них. Фонари казались сквозь оконное стекло тусклыми шариками.
Тимофей со своей командой уже двинулись к Зарядью. Когда в церквях окончится служба, народ на недолгое время заполнит улицы, а потом уж они сделаются совсем пустынны. Стало быть, за это время и надобно архаровцам занять свои места – при народе-то налетчики к Марфе на двор подавно не сунутся, да еще с полными санями добычи. Потом же начнется ожидание.
Марфа сама немного поняла про тех налетчиков, да еще явно врала – не может быть, чтобы не знала, кто к ней их направил. Но особо на нее наседать Архаров не хотел – после небольшой стычки решил отступиться. Иначе вдругорядь не пришлет девчонку с запиской. Опять же – обещала помочь с ценными осведомителями. Стало быть, двое или трое… на худой конец – четверо явятся ночью… Полицейские справятся. И, с Божьей помощью, никого не упустят – если им не придется беспокоиться о своем начальстве…
Нечего Архарову путаться в ногах у архаровцев.
Но так ведь и помереть от нетерпения недолго!
– Клаварош! – заорал Архаров. И понеслось по коридору: «Клавароша к его милости… к его милости!..»
Да, ему не терпелось сунуть медальон под нос пленнику и задать наиглавнейший вопрос: откуда взяли? Сразу это сделать невозможно. Сидеть на Лубянке до утра? Или сидеть до утра на Пречистенке, гоняя Никодимку с кофейником? Чушь! Околесица!
Клаварош заглянул в дверь.
– Заходи, – велел Архаров. – Сейчас поедешь ко мне за моим полушубком, тебе Меркурий Иванович даст. Вернешься… да… Поезжай.
Этот полушубок был еще из Санкт-Петербурга привезен. Солдат на плацу гонять в длинной шубе или в широкой епанче – нелепо. Этак и ружейного приема толком не покажешь. А в Москве ему редко находилось применение. Вот, пожалуй, этим вечером…
Архаров стал ходить по кабинету, сильно сам собой недовольный. Покойный дед определил бы этот состояние так: аки недоенная корова… И в очередной раз проснулась зависть – к немолодому, но худощавому, подвижному, длинноногому Клаварошу, этот и до семидесяти годов будет носиться, как молодой…
Завистливый выдался февраль, будь он неладен!
А почему Архарова несет самолично среди ночи руководить засадой? А потому, что, не желая себе в этом признаваться, сильно забеспокоился о молодом разгильдяе Тучкове. Хорошо бы оказалось, что он проиграл портретик в карты кому-то из армейцев, а тот повез добычу в Казань и был ограблен по дороге…
Доводы рассудка были посланы к черту. Незадолго до полуночи Архаров с Клаварошем прибыли на Варварку. Клаварош, опытный кучер, правил лошадью, Архаров сидел в небольших санках, с удовольствияе ощущая то, что в иную пору почитал неприятностью: как давит шею ременная петля, в которую вложен пистолет.
Клаварош хотел свернуть в Псковский переулок, Архаров удержал его. Совсем ни к чему было видеть особняк Ховриных. Тогда Клаварош свернул в Малый Знаменский и выехал в Большой Знаменский. До Марфы было недалеко…
– Стой, – приказал Архаров, прислушиваясь. И тут же грянул выстрел, за ним еще. Палили из ружей – стало быть, Тимофеева команда взялась за работу.
Архаров быстро привстал в санях, держась за Клаварошево плечо. Среди отдаленных голосов он пытался уловить скрип полозьев по снегу, это означало бы – налетчикам удалось вывернуться.
И был скрип, и глухой топот копыт по утоптанному снегу, и ругань несусветная вслед!
Клаварош, не дожидаясь приказа, ударил лошадь вожжами по крупу – и свершилось чудо!
Одновременно вылетели на перекресток архаровские санки и другие – разбойничьи, огромные. Клаварош заорал по-французски и хлестнул кнутом поперек лица кучера. Все смешалось, сани сцепились оглоблями, вскинулись на дыбки лошади, Архаров вовремя соскочил с заваливающихся санок.
Противник оказался прямо перед ним, и обер-полицмейстер, не имея ни времени, ни пространства для тычка, ни для туза, ни даже для размашки, пустил в ход прием из арсенала стеношников – сшибку. Правильная сшибка, грудь в грудь, скорее служила зачином боя – бойцы, наскакивая трижды друг на друга, словно петухи, мерились силой. Тут же Архарову важно было уложить противника – хотя сразу и не удалось, противник отлетел и ухитрился удержаться на ногах. Однако время и пространство обер-полицмейстер этой сшибкой выиграл.
Когда подбежали полицейские, он уже стоял над поверженным в снег беглецом и деловито ощупывал кулак – хотя рука была в рукавице, но именно поэтому возникло ненужное скольжение и удар вышел нехорош.
– Имай его! – с таким воплем налетел на Архарова, не признав его, Демка, и был отброшен короткой отмашкой поперек груди.
– Орлы, сволочи! – сказал Архаров. – Упустили? Вот чуяло же мое сердце…
