к нему и втихомолку что-то выпытывал.
– Я написал в Сибирь, чтобы узнать о Шамане, и недавно мне сообщили, что он в Тобольске, – продолжал немец. – Я написал в Тобольск коменданту и вот получил ответ. Иван Орехов! Ты получаешь полугодовой отпуск ради путешествия в Тобольск. В канцелярии его сиятельства тебе выправят все бумаги, мы приготовим рекомендательное письмо к коменданту. Поезжай с Божьей помощью и возвращайся с носом!
Архаровцы так и грохнули. Шварц стоял торжественный и невозмутимый – при одном взгляде на него Архаров, уже успокоившись было, захохотал снова.
– Все-таки ты немец, – просмеявшись, сказал Архаров. – Ты до сих пор не знал, что по-русски значит «остаться с носом»? Что тебе, Ваня?
– Я не понял, – сказал Ваня. – Его милость шутить надо мной изволит?!
– Какие шутки, когда он с зимы только тем и развлекается, что письма по Сибири рассылает! Да еще за казенный счет! – воскликнул Архаров. – Уж не чаяли, что этот Шаман сыщется. Ваня, все – правда. Ты получишь жалование вперед и поедешь лечиться.
– Он? Черная душа? Письма для меня писал?
– Иди, Ваня, – посоветовал Архаров. – Иди в «Негасимку» и напейся в зюзю, чтобы водка в ушах плескалась. А как вернешься – то уже не в подвал, а наверх. Глядишь, и женим тебя, и детишки пойдут. Орлы, забирайте его отсюда – вишь, остолбенел. Пошли, пошли отсюда, все пошли вон!
Они опять остались вдвоем.
– Я знал, что значит «остаться с носом», – негромко сказал Шварц. – Но желал доставить радость…
Он старался держаться невозмутимо, но был сильно огорчен, что Ваня выдал свое подлинное к нему отношение.
– Будет тебе. Они и меня пертовым мазом заглазно кличут, и еще по-всякому величают, – успокоил Архаров. – Ну, не ангелы белокрылые, что ж теперь поделать.
И, вспомнив разговор с Лопухиным, добавил:
– Других Господь не дал.
Дверь приоткрылась.
– К вашей милости Арсеньев просится, – сказал Клашка.
– Ну, впусти.
Вошел Тимофей, ведя за руку парнишку лет двенадцати, худенького и бледного, но одетого чисто и опрятно. Кафтанчик и штаны ему, впрочем, были великоваты.
Это был Епишка.
– Вот, ваша милость, сына привел, – сказал Тимофей. – Кланяйся господину обер-полицмейстеру, дурень. Девчонку я Марье Легобытовой отдал, буду ей платить. А этого при себе оставил. Тринадцатый год молодцу, пора к делу пристраивать. Так нельзя ли к нам в контору? Всегда ведь парнишки на побегушках надобны.
Архаров заметил, что дверь за собой Тимофей не закрыл. Стало быть, в коридоре ждут все, кто на ту пору случился в палатах Рязанского подворья.
– Ну что же, он у нас уж и жил, и в розыске помогал. Что, Епишка, не страшно было?
– Страшно…
– А мертвых бояться не след. Они уж ничего не натворят.
Епишка вздохнул. Когда привезли тело мнимого Фалька, его водили в мертвецкую – опознавать. И он испугался там куда больше, чем при очной ставке с Семеном Елизарьевым, хотя Семен кричал, всех проклинал и вообще был страшен.
– Подкормить его надобно, Тимоша. А ты, Епишка, во всем слушайся Карла Ивановича. Он Максимку нашего учил, Макарку, теперь тебя учить станет.
– В какого святого честь окрестили? Епифана? – деловито осведомился Шварц.
– Елпидифора!.. – сердито отвечал Тимофей. – Дура моя бабок послушалась! У всех дети как дети, у меня, вишь, Елпидифор!
– Ого! – воскликнул Архаров. – Вот тебя-то нам и надобно!
– На что? – резонно спросил Шварц. – Парнишка хилый, к службе пока негоден.
– Он же Елпидифор. То бишь – надежду приносящий. А мясо на костях нарастет! Сам же толковал – нам надобен Елпидифор!
Блажь начальства Шварц старался уважать – пока она имела скромные размеры и невинные формы проявления.
– Сие будет его должностью? – деловито полюбопытствовал Шварц.
– Да. И канцеляристам так вели писать.
Шварц кивнул.
– А каков оклад денежного содержания? – несколько подумав, спросил он.
– Прокормим! Эй, кто там за дверью сопит? Заходите все! Нашего полку прибыло!
