бы сошлись звезды, опубликовал бы ее. Но сейчас его работа представляла собой сплошную неразбериху. Его архивы превратились в спутанный клубок информации, где перемешались тысячи фактов и невообразимое количество портретов. В папках хранились сотни копий документов — каждый кусочек знания, каждая бумага, каждое сообщение, которые он находил в процессе исследований. Верлен считал, что у него собрана самая исчерпывающая информация. Он очень удивился, когда выяснилось, что в те самые годы, по которым он специализировался, в годы, когда Эбигейл Рокфеллер была с головой погружена в работу с Музеем современного искусства, она вела переписку с монастырем Сент-Роуз.
Верлен обнаружил это, когда год назад ездил в Архивный центр Рокфеллеров. Он проехал двадцать пять миль на север от Манхэттена к Сонной Лощине — живописному одноэтажному городку — и Кейп-Коду на Гудзоне. Центр занимал двадцать четыре акра земли на вершине холма. Он размещался в огромном каменном особняке, принадлежавшем второй жене Джона Д. Рокфеллера-младшего, Марте Берд Рокфеллер. В большой бетонной пристройке находилось хранилище с температурным контролем. Верлен припарковал «рено», закинул на плечо рюкзак и поднялся по лестнице. Удивительно, сколько денег было у семьи и как они смогли окружить себя такой бесконечной красотой.
Архивариус проверил документы Верлена, дающие право на доступ к архивам, — удостоверение личности преподавателя Колумбийского университета с особо отмеченным статусом адъюнкта — и провел его в читальный зал на втором этаже. Григори не скупился — оплата за один день исследований могла бы покрыть месячные расходы Верлена, поэтому он не торопился, наслаждаясь тишиной и спокойствием библиотеки, запахом книг, упорядоченной системой распределения архивных материалов и фолиантов. Архивариус принес коробки с документами из хранилища и поставил их перед Верленом. Бумаги Эбби Рокфеллер были разделены на семь частей — переписка, личные бумаги, коллекции произведений искусства, благотворительность, семейные бумаги Олдрич — Грин, смерть Эбби Олдрич Рокфеллер и биография. Каждая часть содержала сотни документов. Чтобы просмотреть их все, требовалось несколько недель. Верлен углубился в изучение, делая заметки и фотокопии.
Перед поездкой он перечитал все, что смог найти об Эбигейл, в надежде раскопать что-нибудь новенькое, что могло бы помочь ему, какую-нибудь информацию, на которую не претендовали бы другие исследователи современного искусства. Он прочел кучу биографий и очень много знал о ее детстве в Провиденсе, на Род-Айленде, о браке с Джоном Д. Рокфеллером-младшим и ее последующей жизни в нью- йоркском обществе. Он читал описания ее званых обедов, читал истории о ее пяти сыновьях и одной непокорной дочери, и все они казались скучными по сравнению с ее художественными интересами. Хотя их жизни очень сильно отличались друг от друга — Верлен жил в квартире-студии и был занят в университете лишь частично, поэтому финансовая стабильность ему не светила, а Эбби Рокфеллер вышла замуж за одного из самых богатых мужчин двадцатого века, — он чувствовал некое сродство с ней. Верлен считал, что понимает ее вкусы и непостижимые страсти, заставившие ее полюбить современную живопись. Он изучил ее жизнь вдоль и поперек. Он прекрасно сознавал, что вряд ли обнаружит для Григори что-нибудь новое. Если он найдет хотя бы фрагмент информации, полезной для босса, значит, ему наконец повезет.
Поэтому Верлен оставил без внимания кипы бумаг и писем, которые уже использовали другие ученые, пропустил биографические документы и приступил к третьей части архива — коробке под названием «Коллекции произведений искусства». Там были списки закупленных, пожертвованных, арендованных и проданных предметов; информация по китайским и японским гравюрам и американскому народному искусству; примечания дилеров к коллекции Рокфеллеров; материалы по проектированию Музея современного искусства. Но, проведя за чтением несколько часов, он не нашел ничего особенного.
Наконец Верлен вернул эти коробки и попросил архивариуса принести часть четвертую — «Благотворительность». У него не было конкретной причины поступить именно так, за исключением того, что благотворительные пожертвования Рокфеллеров были, возможно, единственным элементом, который он не исследовал, поскольку они представляли собой скучные листы бухгалтерского учета. Когда принесли коробки и Верлен начал с ними работать, он ощутил, что, несмотря на неинтересные бумажки, голос Эбби Рокфеллер заинтриговал его так же, как и ее выбор картин. Он читал целый час, пока не обнаружил странный набор писем — четыре официальных послания, засунутые среди бумаг. Письма были спрятаны между сообщениями о благотворительных пожертвованиях, аккуратно сложены в почтовые конверты, без каких-либо комментариев и приложений. Изучив каталог этой части, Верлен понял, что эти письма незадокументированы. Он и рассчитывать не мог на такую удачу, но письма были здесь, пожелтевшие от времени, оставляющие на пальцах тонкую пыль, словно он коснулся крыльев моли.
Он развернул листы и прижал к столу, чтобы рассмотреть при свете лампы. И сразу же понял, почему их нет в каталоге: письма не имели прямого отношения к семье Эбигейл Рокфеллер, жизни общества или работе художников. Эти письма вообще нельзя было отнести к определенной категории. Их написала даже не Эбигейл Рокфеллер, а женщина по имени Инносента, аббатиса монастыря в Милтоне, штат Нью-Йорк. Он никогда прежде о нем не слышал, но, посмотрев в атласе, узнал, что городок находится всего лишь в нескольких часах езды к северу от Нью-Йорка, на Гудзоне.
Пока Верлен читал письма, его удивление росло. Почерк Инносенты был небрежным и старомодным, с узкими цифрами и длинными вычурными буквами. Она писала пером и чернилами. Верлен узнал, что мать Инносента и миссис Рокфеллер вместе собирали деньги на благотворительность и сотрудничали гораздо теснее, чем можно предположить. Первые письма Инносенты были проникнуты уважением и вежливым смирением, но потом их тон становился все более теплым. Ничто на это не указывало, но Верлен догадывался, что причиной их сближения были какие-то произведения религиозного искусства. Верлен все больше уверялся в том, что эти письма будут ему полезны, надо только их понять. Это открытие могло помочь его карьере.
Быстро, пока архивариус отвернулся, Верлен сунул письма во внутренний карман рюкзака. Десять минут спустя он уже спешил домой, на Манхэттен, а украденные бумаги лежали у него на коленях. Почему он взял письма, было для него тайной даже тогда. У него не было особого мотива, просто он отчаянно хотел понять их. Он сознавал, что должен поделиться своим открытием с Григори — человеком, оплатившим эту поездку, но письма не содержали конкретной информации, и поэтому Верлен решил рассказать Григори об их существовании позже, как только он проверит их важность.
Теперь же он стоял перед монастырем, сбитый с толку, в сотый раз сравнивая чертежи с настоящим зданием. Лучи зимнего солнца падали на страницы с эскизами, тени берез распластались на снегу. Температура быстро понижалась. Верлен поднял воротник пальто и во второй раз пустился в обход. Ботинки у него промокли. Григори был прав в одном: они ничего не узнают, не проникнув в монастырь.
На полпути Верлен наткнулся на покрытые льдом ступеньки. Он начал спускаться, держась за металлические перила, чтобы не упасть. В глубине сводчатой каменной лестничной площадки обнаружилась дверь. Верлен повернул ручку — оказалось открыто, и мгновение спустя он очутился в темном помещении, где пахло влажным камнем, гниющим деревом и пылью. Когда глаза привыкли к тусклому свету, он закрыл за собой дверь и направился по заброшенному коридору в недра монастыря Сент-Роуз.
Всякий раз, когда прибывали посетители, сестры предоставляли Эванджелине право на посредничество между сферами духовной и светской. У нее был талант непринужденно общаться с непосвященными. Эванджелина была молода и современна — в отличие от других сестер, — поэтому она часто проводила экскурсии. Гости ожидали увидеть монахиню, облаченную в черные закрытые одежды, в грубых кожаных башмаках, с Библией в одной руке и четками в другой — словом, старуху с мировой скорбью на челе. Вместо этого их встречала Эванджелина. Молодая, симпатичная, остроумная, она быстро разрушала стереотипы. Она могла пошутить или прокомментировать газетные статьи, разбивая
